Хpоники российской Саньясы. Том 1

Лебедько Владислав

Естественно, из сегодняшнего дня все это вспоминается как милое романтическое время, когда любую информацию можно было добыть только доехав до места, больше ничего не надо было. Билеты тогда были дешевые; если ты что-то хотел узнать, ты садился в поезд, приезжал и получал все бесплатно. С другой стороны, это время породило секты, всяких там кашпировских… В общем — это было веселое время.

Я помню, как я получал входное посвящение в Аджаяну у человека, который в свою очередь получил посвящение у самого Далай-ламы. Это была жуткая пьянка. Человек, который меня туда привел, — вырубился, а меня раз шесть гоняли в магазин за водкой — проверяли, как я насчет гордыни. Потом, уже все вырубились и остался только

я и этот человек, к которому меня привели. Тогда он вручил мне все эти атрибуты посвящения. Это все было очень чисто. Чисто, искренне.

Либо человек таким образом, через всякие подобные действия компенсировал свою социальную ущемленность, либо человек действительно всерьез, услышав какой-то зов, пытался пробиться к нему.

Было много таких, кто уезжали, эмигрировали. Сейчас, правда, они либо возвращаются, либо начинают тосковать. Возвращаться им очень трудно, так как за двадцать лет они уже американизировались, израильтировались и тому подобное. Им поэтому трудно сориентироваться во всем, что здесь происходит. Они часто все такие «глубоко эзотерические».

В: — Вы в своей книге писали про социально-психологические миры. Может, вспомните какие-то конкретные ситуации?

И.Н.: — О, самый замечательный социально-психологический мир, куда я попал, это когда я был с волчьим билетом и меня не брали на работу даже стрелком военизированной охраны, — меня взяли к себе спортсмены. Случилось так, что я познакомился с одним тренером — Володей, он был тогда ведущим тренером Украины по прыжкам в высоту. Они написали за меня поручительство и я был у них сразу и массажистом и тренером — психологом. Мир большого спорта — самый, наверное простой из всех социально-психологических миров, с которыми я имел дело. Правил там очень мало и очень ясные все. Там было интересно решить задачу — как жить в этом мире и, в то же время не сливаться с ним. Я работал со сборной СССР по легкой атлетике, особенно с прыгунами в высоту. Позвоночники правил практически всем тогдашним чемпионам мира. Вряд ли я бы попал в этот мир по собственному желанию, потому что мир очень простой, но это тоже было нужно — увидеть механизм социально-психологических миров наиболее обнаженным — как вообще он действует. Я думаю, что это во многом нам помогло создать социально-психологический мир Школы, как мы его называем — живой, органичный, разнообразный, со всеми течениями, расколами, борьбой. Мир, который я в этом году слава Богу покинул, ну в смысле — покинул роль Папы этого мира, но я считаю, что очень хорошая, интересная работа получилась.

Я вообще очень благодарен тому времени, потому что оно дало возможность очень разнообразной практики Жизни, дало возможность стать, хоть это и красиво очень звучит, — терпимым, как-то более-менее исполнять завет «Не судите, да не судимы будете». Благодаря этому и удалось создать тот мир, в котором мы, собственно говоря, и жили все эти годы и это было очень симпатично.

В: — А кроме спортсменов, приходилось вам попадать в какие-то «крайние» миры, ну например там бомжей или академиков?

И.Н.: — Ну, допустим, я совершенно неожиданно попал в мир медицинской психологии. Я делал доклад на конференции по поводу своей методики саморегуляции и вдруг меня пригласили, после соответствующей беседы, работать в тогда только созданном клиническом институте радиационной медицины в Киеве. Это было замечательно, я пришел к директору, очень хорошему интересному человеку, профессору, он говорит — «Ну что, будешь у нас заниматься, сделаешь кабинет психологической разгрузки и тому подобное» — приводит меня в отделение функциональной патологии нервной системы, а там на тот момент было всего два врача — ребята из ординатуры. Парень и девушка, которая все время рыдала, потому что пятьдесят два мученика в отделении, все качают права,

закатывают истерики, — невротики из ликвидаторов Чернобыльской АЭС. Эти врачи — парень и девушка встречают меня очень радостно, говорят: — «Игорь Николаевич, мы вас так ждали, вот вам кабинет, вот халат, а вот уже вам на сегодня пять больных». Через три дня мне уже нужно было расписываться в историях болезни:

В: — А что все это дало вам?

И.Н.: — Это очень много дало — пребывание в клинике. Общение с профессионалами (потом у нас на отделении появилось много замечательных специалистов) дало понимание, что такое патология, что такое психика в критическом состоянии. Эти знания очень важны и потом мне они неоднократно пригодились, потому что со всеми этими «залетными» — людьми которые баловались на себе разными техниками и проводили с собой всевозможные эксперименты, мне часто приходилось работать и выводить их из всяких «трансов».

В: — А вы проводили с собой какие-нибудь эксперименты?

И.Н.: — Да, конечно. Но я в этом смысле был аккуратен, меня звали «мастером по технике безопасности». Я делал все последовательно и по правилам.

В: — Может быть вспомните какие-нибудь случаи?

И.Н.: — Ну, самое интересное было тогда, когда я захотел попробовать полное разотождествление. Я подготовил трех ребят своих: каждый из них должен был принять под свое руководство на время эксперимента — один — мое тело, другой — психоэнергетику, третий — сознание. И это удалось — я разотождествился и они потом рассказывали, как мое тело выполняло мышечные движения, как команды того человека, которому оно было поручено, психоэнергетика и сознание — тоже. Я же пребывал в пустой, как пустота пустоте и темной, как темнота темноте. Это было очень любопытное переживание, но самое смешное оказалось потом, когда все закончилось; они очень удачно меня вывели, встретили, собрали грамотно. Сидим, пьем чай, как вдруг я обнаруживаю у себя в голове каких-то пионэров, — какие-то образы пионеров в красных галстуках. Я говорю: — «Что такое? У меня в голове какие-то пионеры. Откуда?». Тогда Ева спохватилась — «О, — это мои!» — она тогда в школе работала.

Потом, например, перенос точки восприятия. Я и сам это делал и других людей потом учил — когда можно посмотреть на себя глазами человека, сидящего напротив, — это очень любопытно, когда видишь сам себя.

Вообще разные были практики. Многое мы пробовали, но все это не привлекло надолго мое внимание, потому что сиддхи есть сиддхи, — они приходят и уходят по мере необходимости. Самая большая сложность — так построить свою жизнь, чтобы тебе все это было нужно, а иначе все это — просто баловство.

Когда мы «кроликами» работали в научных экспериментах, получалось много чего делать с приборами, влиять на их показания своим сознанием. В общем, все это баловство, но если к нему относиться нормально, критично, то оно освобождает от интереса к неглавному.

В: — По поводу интереса к главному: наверное, в те годы люди проходили к какой-то реализации только на мощном устремлении. И, наверняка бывали ситуации крайне рискованные? (— «Ну.» — полусонно кивнул И.Н.). Вы можете какие-то такие ситуации вспомнить, когда удавалось пройти как по лезвию бритвы между какими-то крайностями только за счет силы устремления?

И.Н.: — Ну, это сложно сказать. Это немного такая романтизированная постановка вопроса. Вот, например, когда я делал полное разотождествление, — это тоже крайность, собственно говоря, и риск был, но в данном случае он был сведен к минимуму, так как была специально подготовленная команда.

Я знаю, что в те времена один человек в «психушке» целую диссертацию написал на тему всех этих «залетных», которые к нему попадали. Диссертация имела красивое название: «Неконтролируемый прорыв материалов бессознательного в сознание».