Хpоники российской Саньясы. Том 1
Шрифт:
Вот вам интересный пример. У меня есть хороший знакомый, — пожилой еврей. Типичный, — все, как положено, — Абрам Иосифович. Он слесарь инструментальщик, всю жизнь этим занимается. Не один десяток лет работает. Имеет очень высокий разряд. Он уже около пенсионного возраста. И вот мы вместе шли на моей яхте, под дизелем. И случилась авария. На Новоладожском канале нам сорвало винт. Транспортировать яхту на стапель в таком состоянии, — как минимум, — неделя-другая возни. Пройдет сезон, а мы в отпуске. То есть, и отпуск пролетает, да еще и огромные материальные затраты. Я говорю: — «Все, Абрам Иосифович, — приплыли!» — Что он делает, — раздевается и лезет в воду. Этот винт — на глубине полтора метра. Он туда ныряет и там, пока хватает дыхания, лазает. Потом что-то думает. После этого — спрашивает: — «Где-нибудь рядом есть колхоз, где есть мастерская, куда меня пустят за токарный станок?»
Представьте себе, — в мутной воде, на глубине полтора метра, на ощупь он определяет
Еще один пример про Абрама Иосифовича. У него на столе находится цилиндр — поршень. Ты берешь цилиндр, стараешься загнать в поршень, — не получается. Но, стоит этот цилиндр погреть в руках (температура 36,6°), как от этого маленького нагрева происходит расширение, такое, что поршень входит в цилиндр и там ходит. Дело в том, что станки на том предприятии не могли дать такую точность. Как он сделал такую вещь? Это невозможно — за пределами точности инструмента. В каком это нужно быть состоянии? Какая должна быть концентрация внимания? А ведь Абрам Иосифович никогда не стоял на голове, не дышал через одну ноздрю и не молился:
Вообще, про меня разное рассказывают. Чего только, бывало, про себя не услышишь! Что я и чернушник и извращенец и тому подобное. А все оттого, что у меня много было разных приколов, которые и служат пищей для всевозможных слухов.
Вот пример. Идем мы с кампанией в поход. У меня с собой есть банка кабачковой икры. И вот я отхожу метров на сто от лагеря и где-нибудь на травку эту самую кабачковую икру вываливаю. Дальше я мну газету, — ну, понимаете, как! Пачкаю газету икрой, и тут же ее рядом бросаю. После этого я кладу в карман ложку и, придя в лагерь, говорю: — «Девчонки, пойдем погуляем!» Идем. Вдруг я вижу кучу с газеткой и кричу: — «О! Это мое!», — сажусь, вынимаю ложку и начинаю все это с аппетитом уплетать. Представляете реакцию?! Говорю: — «Ну, кто хочет, — возьмите ложки и присоединяйтесь, — очень вкусно!»
Вы понимаете, — это ведь надо было придумать! Ведь кабачковую икру и газету видел каждый. Вот вам пример сатори. Это совсем не обязательно божественное откровение или теорема в математике. Здесь нужно было придумать хохму, такую хохму, которая перекрывала бы все возможные. Никто ни разу не решился присоединиться ко мне и поесть, даже самые отпетые циники. А все под руками: кабачковая икра, ложка, газета:
То есть, вы видите область применения, — начиная от теорем в математике и кончая тем, чтобы разыграть толпу. Некоторых, кстати, тут же рвало. Причем, я делал все натурально, еще так, чтобы у меня по подбородку все текло: Конечно, тут важно не перепутать и не нарваться на настоящее говно, — ведь нужно быть последовательным до конца в юморе.
Но, самое интересное, что если рассказать людям разгадку этого фокуса, то уже становится неинтересно и скучно. А уберите разгадку и получится круто: — «Вот это да! Вот это чернуха! Где такого дурика еще найдешь? Какофила, маньяка...».
Поэтому, из десятых уст получаешь иногда такое, что начинаешь вспоминать, — что же ты отмочил, а потом понимаешь, что да, без какой-то дополнительной информации действительно создается впечатление, что Иванов — какой-то маньяк.
К примеру, у меня была такая ситуация. Когда я занимался журналистикой, мне, как журналисту, было интересно, — смогу ли я написать пятьдесят страниц на любую тему. И мне предложили знакомые, шутки ради, написать пятьдесят страниц восхваления Гитлера. И я написал. Такое восхваление! Причем, для этого понадобилось сатори. Даже современные фашисты, те, кто действительно это исповедует, не додумались бы до такой чернухи. Вот, например, одна из моих фраз: — «Ни в коем случае нельзя обожествлять фюрера, так как фюрер выше Бога!», — как, а! (смеется). Дальше, в той же работе: — «Доказательство того, что фюрер выше Бога: еврейский Бог утверждал, что конец света будет в двухтысячном году; но вот пришел фюрер и отменил указ еврейского Бога. Поэтому — евреи не люди, а фюрер отменил указ еврейского Бога и мир спасен, и тысячелетний рейх объявлен! Фюрер подарил нам еще тысячу лет! Поэтому — Хайль Гитлер!», — и так далее.
И вот, я написал пятьдесят страниц такой чернухи. Естественно, если это расценить, не подумав, то можно решить, что я жуткий фашист и антисемит. А я просто смотрел уровень своего профессионализма — смогу ли я развить любую тему так, что будет видно, что я такой поклонник и фанатик этой темы, что дальше некуда. Я с этой задачей справился. И вот, иногда, в качестве хохмы, я это показываю друзьям, — читателя аж трясет. Взять этот текст, распечатать, подписать — Анатолий Иванов, и пустить в народ: — вы понимаете за кого меня примет человек, все это прочитавший? Особенно, если он — врач-психиатр! (Смеется). Поэтому, —
А все это я к чему… я показываю вам пример, — как можно войти в состояние и создать реальный результат, например, пятьдесят страниц такого восхваления фюрера, что восхваление Христа у проповедника покажется по сравнению с ним жалким лепетом. Вот это и есть сатори! А состояние направляется на результат, — если я в журналистике профессионал, то могу одинаково блестяще писать на любую тему. Вот, как Ломоносову, например, было сказано: — написать оду царю. Он, будучи профессионалом, написал очень сильную оду.
Еще один случай, уже из другой «оперы». Дело было в походе. Мы идем с девушкой на байдарке. Девушка не умеет плавать. Идем мы по речке Шуя — это серьезная вещь. Я там раньше не был. Смотрю, — люди обносят какое-то место. Обычно обносят зверское место, потому что иначе — смерть, — байдарочники действительно часто гибнут. Они обносят километра за два до порогов и километра два — после. Я прикидываю: — четыре километра тащить все на себе. Не хочется! И я думаю: — «А дойду-ка я до самой гряды, там причалю к берегу, обнесу эту гряду, — полкилометра, а дальше снова спущусь на воду. Чего они все перестраховываются?» И я иду дальше. Девчонке ничего не сказал. И когда я подхожу к тому месту, где действительно пора причаливать, то вижу, что к берегу не причалить. Моих сил недостаточно. Эта вода может ломать бревна, крутить электростанции: Мне здесь не справиться. Я не рассчитал свои силы. Это смерть, — вот она впереди, — вон торчащие камни, водопад, — он падает на острые камни. Это — два трупа. Все это я прекрасно понимаю. В это время у меня возникает что-то — включается какое-то сверхвнимание. И я замечаю маленькую щель между камнями, где может пройти байдарка, и замечаю место впереди, под водопадом, куда может упасть байдарка. Но дальше, через двадцать сантиметров идет камень, — а это все на скорости. И я вижу, что от этого камня можно оттолкнуться. И вот, я разгоняю еще дополнительную скорость, — прыжок с водопада, — мы летим на тот камень, но я успеваю от него отвернуть: Это невозможно, понимаете? Мы проходим мимо! И, когда обалдевшая толпа, все это видевшая, подходит ко мне, когда мы уже причалили, — нас-то уже считали трупами, — я им говорю: — «Да элементарно! Я все время здесь хожу, а что?», — Я же не стану им рассказывать, что меня по глупости туда втянуло. Они меня зауважали — типа крутой! Было два варианта — иначе зауважали бы за то, что погиб. Но, за плечами у меня к тому времени было двадцать лет опыта, как байдарочника. То есть, сиди вместо меня человек, не имеющий никакого опыта, — вряд ли ему что-либо помогло. Скала с именами погибших возле этого порога красноречиво об этом говорит.
Вот вам пример сатори. Потому что задача была неразрешимая. Порог — могила.
Относительно всех этих состояний — сатори, самадхи, — наиболее опытные, образованные специалисты, например Судзуки, ссылаясь на кого-то из древних, писали, что настоящее самадхи и сатори возникают не на коврике. Самадхи на коврике, в медитации, — это еще не истинное самадхи. Настоящее самадхи проявляется в повседневной жизни, реализуется и имеет четкий объективный результат.
Глава 9. № 20. Владимир Данченко
И вот, я в Киеве, у легендарного Номера Двадцать, автора многочисленных Самизда-товских текстов, известного «демистификатора мистики», которыми, с середины семидеся-тых годов, зачитывалось множество Искателей во всех регионах страны.
Киев, 26.01.1999
Влад: — Почему вы решили встать на Путь?
№ 20: — Я не решил, так вышло. Особенность моего Пути состояла в том, что начался он непроизвольно. Оккультная литература, в которой упоминалось о Пути, попадала мне в руки и до того, но ничего ценного, кроме забавных словосочетаний, я в ней не находил. Я был насмешником, циником и весельчаком. А потом я на какое-то время был вырван из обычной своей среды обитания и… кое-что переживал. И когда затем в руки ко мне попали комментарии Рамачараки к «Свету на пути» Мабель Коллинз, я прочел там о себе — о том, что я пере-живал. Это было очень точное описание. Но, что было для меня самым важным и определи-ло дальнейший путь, — мой опыт описывался не теми словами, которыми бы я описывал его сам. Вместе с тем не узнать его было невозможно: это был опыт тех же переживаний, описанный другим человеком. И это стало для меня ключевым открытием: непосредственный опыт может описываться по-разному. Я раз и навсегда усвоил, что интеллектуальные конструкции представляют собой не более (и не менее) чем средство организации и передачи опыта. Звучит вроде бы самоочевидно. На самом деле, однако, это довольно редкое постижение, — во всяком случае, я немногих духарей встречал, которые бы действительно понимали роль и место мысли. В большинстве своем они были жертвами каких-то ментальных фиксаций — концепций, с которыми непроизвольно отождествляли свой опыт, — или страдали «детской болезнью левизны в дзен-буддизме», отрицая значение мысли вообще.