Храм Фортуны
Шрифт:
Тиберий посчитал, что самое худшее позади, и попросил позволения вернуться в Рим. Однако цезарь сухо ответил, что раз он счел возможным покинуть страну, когда, государство нуждалось в его услугах, то и теперь может не беспокоиться и продолжать свою безмятежную жизнь вдали от Италии. Тем более, что Гай и Луций подросли, и Августу есть на кого рассчитывать в будущем.
Это резко изменило положение Тиберия — он стал частным лицом, сразу утратив то уважение, которым пользовался. Враги и завистники — а друзей у него не было — открыто называли его изгнанником. Ему
Тиберий перебрался в свою скромную виллу в горах и жил там затворником, забросив и гимнастику, и литературу. Эти переживания сделали его еще более подозрительным и нелюдимым.
Наконец, он не выдержал и написал письмо матери, умоляя ту замолвить за него словечко перед Августом. Ведь так дальше продолжаться не может, нужна какая-то ясность.
Ливия торжествовала — теперь сын будет прочно связан с ней навсегда и не посмеет более ни в чем перечить. А значит, когда придет время, и Тиберий получит формальную власть, именно она, императрица будет править страной.
Правда, надо было еще что-то сделать с Гаем и Луцием, но эту проблему она, в конце концов, успешно решила.
Когда умер Луций, Август, скрепя сердце и под настойчивым давлением жены, разрешил Тиберию вернуться в Рим, но только в качестве частного лица. Однако, когда вскоре скончался и Гай, стареющему цезарю не оставалось ничего другого, как лишь усыновить пасынка, чтобы обеспечить преемственность власти.
Правда, и самому Тиберию пришлось усыновить своего племянника Германика, сына Друза.
Тиберий вновь был допущен к высшим государственным должностям. Он совершил несколько победоносных походов за Рейн и в Далмацию, успешно занимался и гражданской деятельностью.
А после ссылки Агриппы Постума стал, фактически, вторым человеком в государстве, никто уже не сомневался, что именно он будет наследником Августа.
Тиберий сдержал слово — он больше не перечил матери ни в чем, послушно выполняя все ее указания. И это все сильнее развивало в нем тот тяжелый и страшный комплекс из болезненной подозрительности, чувства собственной неполноценности и плохо скрываемой жестокости, который уже вскоре вытеснил из его души все благородство, доброту и порядочность, которые еще там оставались.
Он продолжал воевать, громя варваров и усмиряя восстания на Данувии, выполнял и другие важные обязанности. А год назад был официально провозглашен соправителем Августа и главным наследником. Сам Тиберий безразлично относился к власти, она даже тяготила его, но — послушный матери — он уверенно шел к высшей должности в государстве. И помешать ему занять ее могло бы лишь неожиданное возвращение Агриппы Постума...
Тиберий продолжал расхаживать по комнате, все время хмурясь. Он вообще почти никогда не улыбался, да и то язвительно или иронически.
Ему вдруг вспомнилось, как назвал его еще в юности ритор Феодор Гадарский, учитель красноречия: «Грязь, замешанная на крови». Тиберий злобно
Тут он словно опять услышал и слова, сказанные Августом, когда цезарь был вынужден назначить его своим наследником: «О, несчастный римский народ, в какие медленные челюсти суждено ему попасть!»
Тиберий действительно говорил очень медленно, растягивая слоги и словно пережевывая фразы.
С каким-то противоестественным удовольствием он начал мысленно повторять все прозвища, которыми его награждали недоброжелатели, — ведь по-настоящему никто не любил угрюмого сына Ливии.
Солдаты в германских лагерях окрестили его, переиначив имя Тиберий, — Биберием, пьяницей. Что ж, действительно он очень любил вино, пил часто и много. А в Риме теперь его зовут «Старым козлом» — за тот изощренный разврат, которому он отдавался последние годы, не найдя удовлетворения в супружеской жизни.
Все эти оскорбления лишь только больше озлобляли Тиберия, делали его опасным для окружающих, уподобляя раненному дикому зверю.
Он сделал еще несколько шагов, и вдруг повернулся к человеку, который полулежал на мягкой кушетке, перебирая пальцами какое-то ожерелье из зеленых камешков.
— О, боги! — с тоской воскликнул Тиберий. — Как мне все тут уже опротивело. Скорее бы отправиться в Далмацию и хоть заняться полезным делом. Ведь ты сказал, что меня там ждет успех?
— Это не я сказал, — невозмутимо ответил тот, к кому обращался Тиберий. — Так говорят звезды. Я лишь читаю написанное.
Сын Ливии удовлетворенно крякнул и вновь заходил по комнате, волоча ноги.
Мужчину, который лежал на кушетке, звали Фрасилл; он был египетским греком, потомственным магом и астрологом и, пожалуй, единственным человеком, который испытывал к Тиберию какие-то теплые чувства. Впрочем, на взаимной основе.
Когда Август прямо запретил пасынку уезжать с Родоса, тот — ранее смеявшийся над предсказаниями и гороскопами — запаниковал до такой степени, что начал сам приглашать в свою виллу в горах всевозможных колдунов и магов, астрологов и прорицателей. Но, будучи болезненно подозрительным, не собирался никому верить на слово, а потому подвергал своих гостей испытанию.
Они должны были составить сначала гороскоп Тиберия, а потом свой собственный. А верный раб заранее получал приказ: если гадатель не завоюет доверия хозяина, на обратном пути его следует столкнуть в пропасть.
И так, один за другим, летели с крутизны астрологи, которых в народе называли «математиками», ибо были это по большей части шарлатаны, и никак не могли предвидеть будущее.
Но вот как-то в портовой забегаловке Тиберий встретил Фрасилла. Когда тот отрекомендовался магом и чародеем, он с язвительной улыбкой пригласил его в гости — продемонстрировать свое мастерство. Грек без колебаний согласился.
Расположившись в триклинии с чашей вина, Тиберий предложил Фрасиллу предсказать будущее, сначала его, а потом и собственное. Составив гороскоп Тиберия, астролог возвестил, что того ожидает скорое возвращение в Рим, а потом и цезарская власть.