Храм
Шрифт:
— А мне снится зеленый луг и чистое голубое небо, — глядя в окно сказал Дрозд, — и запах чего-то такого вкусного.
Свист ничего не сказал, только зубами скрипнул, вспомнив, какое небо снилось ему.
— Продолжай, — попросил он.
— Народ змея тоже был когда-то поселен Высшими в джунгли под обрывом.
— За что, интересно, их так? – удивился Сукоруб, но рассказчик только развел руками.
— В силу неких причин, жители деревни у реки, забыли не только прошлую жизнь, но и все остальное, избрали Великого Жреца и придумали себе бога. Жизнь вокруг храма Великого Змея
— А женщины в Старом Доме могут детей приводить как дикарки? – этот вопрос неожиданно сильно заинтересовал Свиста.
— Смотря кто, — Сонный подивился интересу десятника.
— Арахна, — выпалил Свист и добавил, немного стушевавшись. – Ну, или Гроза, например.
— Гроза нет, а вот девчушка – вполне себе.
Домовой внимательно посмотрел на Свиста, потом отвел взгляд и прыснул в кулак, отчего охотник еще больше почувствовал себя неуютно, и поспешил задать другой вопрос.
— Но ты еще не рассказал про то, как с дикарями поладил.
— Да тут вообще все просто, — небрежно отмахнулся Сонный. – Просто я рассказал им, что и как на самом деле.
Видя, что товарищи требуют пояснения, он продолжил.
— Я доходчиво объяснил, почему им следует верить в волю Отца, почему нужно трудиться и не бунтовать. Теперь Ломб и несколько его соотечественников каждый вечер молятся Отцу, переиначив свои прежние молитвы, обращенные к Змею. Те, кто присоединится к ним и отвергнет прошлую жизнь, будут освобождены от рабства, и со временем смогут стать равными нам.
— Равными? – удивился Дрозд.
— А что такого? Ломб ничем не хуже покойного Пробоя, между прочим. Вся идея в том, что бы дать нам и им нечто общее, то, что смогло бы объединить бывших врагов. Я думаю, что вера в волю Отца прекрасно справится с этой задачей.
— Умно, — Свист покачал головой. – Скальник по такому случаю сказал бы, что ты пудришь нам мозги. Он терпеть не может все, что связано с молитвами и прочим почитанием кого бы то ни было.
— Скальник не видит дальше собственного носа, точнее просто не хочет видеть. Он удивительно фанатичен в своем неверии, если бы он почему-то не признавал бы существование солнца, то каждое утро просто завязывал бы себе глаза. Он не понимает, что ножом можно порезать хлеб, а можно выпустить человеку кишки, смотря на что ума хватит.
— Орех, думаю, оценит твою идею.
— Конечно, он уже ее высоко оценил. Все это мы обсуждали с ним, задолго до вашего похода. А то, как думаешь, разрешил бы он устроить наш маленький кружок мадам Блаватской?
— Сонный, — Свист страдальчески закатил глаза к потолку. – Давай без этих твоих непонятных присказок.
— Если серьезно, то я бы никогда не смог поведать вам об Отце и Высших без согласия на то воеводы.
После разговор сам собой вернулся к походу и битвам с дикарями. Вспомнили тех, кто больше никогда не выйдет на лесную тропу, порадовались тому, что сами они еще покоптят здешнее небо. Вскоре Сукоруб отправился на покой; когда же ночь перевалила за середину, его примеру последовал и Дрозд, последний час отчаянно сопротивлявшийся неумолимой дреме.
— А Сонный совсем не сонный, — ухмыльнулся Свист, протирая слипающиеся глаза.
—
Он искоса глянул на широко зевающего Свиста, словно прикидывал что-то в уме.
— А пойдем-ка я тебе кое-что покажу.
Свист выбрался из-за стола и последовал за Домовым, скрывшимся в полумраке лестницы. Они спустились на первый ярус Нового Дома. Сонный шел первым, освещая дорогу каганцевой лампадкой на деревянной ручке. Эта часть пирамиды редко посещалась ее пока немногочисленными жителями, и Свист обратил внимание на хорошо заметные в толстом слое многолетней пыли следы. Коридор превратился в узкий мостик, нависший над большим залом. Пола как такового в зале не было, только тонкие каменные простенки между квадратными кавернами, надо сказать довольно глубокими, так что их дна охотник рассмотреть не мог.
— Тут будем воду хранить, — Домовой указал на камеры внизу. – Если заполнить их все, то запасов ее должно хватить на пару месяцев.
Они пересекли мост и снова пошли по коридору, который вскоре привел их в длинную комнату с двумя узкими окнами под самым потолком. У противоположной низкому входу стены на камне правильной формы стояла высокая деревянная статуя. Когда мужчины подошли к ней, и Сонный поднес коптящий огонек поближе, Свист различил искусно вырезанное лицо, ниспадающие тяжелыми складками одежды и даже ногти на пальцах.
— Ну что, никого не напоминает? – хитро спросил Домовой.
Свист пригляделся к деревянному лику: прямой нос, упрямый, гордо вздернутый, подбородок, и взгляд немного в сторону.
— Отец? – удивленно выдохнул охотник.
— Похож, правда?
— Похож! — согласился Свист. – А почему он здесь стоит, а не в зале собраний?
— Потому как место ему именно тут, а не там. Это символ моей веры, зачем совать его под нос всем и каждому? Пускай сюда приходят только те, кто действительно этого хочет.
— Ведун бы с тобой не согласился, — рассмеялся Свист.
— Знал бы ты, насколько же мне наплевать на мнение Ведуна, — в тон ему ответил Сонный.
— Думаешь, кто-нибудь станет поклоняться этому куску дерева? – Свист опасливо покосился на строгое лицо.
— Я же сказал это всего лишь символ. Выражение мыслей. Вот скажи, много практического смысла в наплечнике Ореха, или в том роге, что мы с тобой ему подарили?
— Нет. Но с ними-то веселей.
— Веселей, — передразнил охотника Сонный. – Мы так устроены, нам нужно что-то перед глазами, чтобы не забывать, куда и зачем мы движемся. Я вот считаю, что это хороший символ, — он погладил лакированное дерево.
— Никто и не спорит. Просто Ведун тоже ведь когда-то разжег Жаровню лишь как символ.
— Сама по себе Жаровня не плоха и не хороша, да по сути и не важна вовсе. Спрашивать нужно другое – что изначально хотел сказать Ведун, в первый раз разводя в ней огонь?
Они поглядели на статую, думая каждый о своем.
— Короче, я тут еще сукно постелю, освещение какое-нибудь устрою, пускай люди приходят сюда подумать. Место уединенное и тихое – самое то.
— Думать – это хорошо, — согласился Свист.