Храм
Шрифт:
Он надел шляпу, расправил плечи, бросил свирепый взгляд в сторону Лотара и начал подниматься из-за стола. Уильям сказал:
— Отто всегда так себя ведет, если чувствует, что обманывают или даже в чем-то ущемляют одного из моих друзей. Он проникся к тебе огромной симпатией, Пол.
Затем он на беглом немецком указал Отто на то, что если он набросится на Лотара, все стоящие у стойки примут его за сторонника берлинской молодежи, решившего бросить вызов всему Гамбургу. Громко ворча, Лотар уселся на место.
Иоахим одной рукой обнял Пола и ласково произнес:
— Пол верит в любую небылицу, кто бы ее ни сочинил. В сущности, Пол, ты сам во всем виноват. Ты же ввел Лотара в искушение, поэтому его нельзя винить в том, что он злоупотребил твоим доверием.
— Я не согласен, — сказал Эрнст.
Уильям, который, увидев Лотара
— Нет, я не согласен с тем, что Пола одурачили. В конце концов, не говоря уже о том, что когда-нибудь Лотар, возможно, и вправду уедет в Штутгарт, его обещание туда уехать — всего лишь обычная формула вежливости, подобная словам героинь одной чеховской пьесы, которые обещают уехать в Москву. Ведь только малодушное восхищение мелкопоместным дворянством мешает Чехову признать, что девушки из «Трех сестер» постоянно пытаются занять у брата денег на дорогу в Москву.
— Лотар все деньги, которые занимает, отдает шлюхам. Я случайно об этом узнал, — сказал Иоахим.
— Ну разве это не в высшей степени благородно, по-рыцарски? Он не тратит их на себя. Он отдает их дамам. В конце концов я и сам живу на деньги моего дядюшки Уильяма, чьим неблагозвучным именем мама нарекла меня, дабы к нему подольститься и сделать меня наследником. Дядюшка Уильям — скряга и проныра. Поэтому мне постоянно приходится писать ему и просить то, что можно назвать и деньгами на билет в Штутгарт. Коли на то пошло, напиши я ему, что мне нужны деньги, чтобы оплатить Лотару проезд в Штутгарт, дядюшка Уильям мог бы отнестись к этой просьбе вполне сочувственно. По крайней мере, это было бы не так скучно, ведь нам обоим уже надоело использовать в качестве предлога то, что моя хозяйка в очередной раз повысила плату за комнату, — сказал он, покосившись на новый костюм Отто. — Оправдания вроде «железнодорожного билета в Штутгарт» — это на самом деле формулы politesse [51] , и свидетельствуют они лишь о тем, что Лотар не хочет предъявлять Полу банальные, вульгарные требования. Они свидетельствуют о том, что Лотар любит Пола. — Уильям был пьян.
51
Вежливости (фр).
Пола, который тоже выпил немало, так растрогала эта речь, что он подошел к Лотару и сердечно пожал ему руку. Лотар просто-напросто сказал «Gruss» [52] , ничем не объяснив свое присутствие в Гамбурге. Но в конце концов, Пола это и не касалось. Пол сказал:
— Я с друзьями. Здесь нам поговорить не удастся. Приходи через два часа в пансион «Альстер», как тогда, когда я тебя фотографировал. — Он отсчитал деньги на такси.
— Нет.
— Почему?
— Ты мне не доверяешь. — Лотар вернул деньги на такси Полу. — Не хочу брать у тебя деньги.
52
«Привет» (нем.).
— Тебе придется ехать туда на такси. Возьми, прошу тебя.
— Я приеду в пансион «Альстер» только при одном условии.
— Каком же?
— Если ты больше никогда и ни на что не будешь давать мне денег.
— Я и не даю тебе денег, это на расходы. Что ж, я согласен, буду только оплачивать твои расходы — дорогу и все такое прочее.
Лотар положил деньги в карман и сказал:
— Einverstanden [53] . По рукам! — Он пожал Полу руку, скрепляя сделку. — Увидимся через два часа в пансионе «Альстер».
53
Согласен (нем.).
Выпуская Лотара в час ночи из пансиона на улицу, Пол испытывал таинственный трепет из-за того, что после долгих споров уговорил-таки Лотара принять двадцать марок в качестве денег на расходы.
Наутро Пол поднялся рано и отправился в привокзальную гостиницу, где остановились Уильям и Отто, чтобы на прощанье с ними позавтракать,
— Уберите от меня чашу сию! — сказал Уильям, прижавшись губами к краю кружки, отпив глоток горького кофе и с отвращением ее отодвинув. После чего, мельком взглянув на черствые булочки, добавил: — Немыслимо, несъедобно, неописуемо.
Он разрезал булочку пополам, намазал половинки джемом и с наигранно мрачным видом человека, едящего хлеб Мужа Скорбей, весело произнес, продолжая жевать:
— Я всю ночь думал о твоем приезде в Берлин. Сейчас я все это очень ясно себе представляю! Уверен, ты согласишься, что мы не должны постоянно следовать друг за другом, но все же должны находиться друг к другу достаточно близко, чтобы встречаться, когда пожелаем. Довольно скоро я намерен уехать из Халлешес-Тора, поскольку мать Отто, похоже, не вполне одобряет мои отношения с ее сыном — впрочем, на самом-то деле ей наплевать. Это попросту ее формула для повышения платы за комнату. Собираюсь снять комнату неподалеку от берлинского Вест-Энда. Я знаю на Ноллендорфплац один пансион с чудесной покладистой хозяйкой. А потом мы могли бы подыскать тебе комнатенку где-нибудь на соседней улице.
Если мы все это уладим, каждый из нас сможет все утро работать отдельно, потом будем завтракать в моем пансионе, а после завтрака — ездить на поезде в Грюневальд и там гулять, говорить о трудах, которые показывали друг другу накануне. По вечерам мы могли бы либо расходиться каждый по своим делам, либо оставаться вместе. Оставшись вместе, мы могли бы обедать в ресторане «Ашингер» — который аналогичен «Лайонз Корнер Хаусу», — а потом ходить в кино или в театр. Там идут потрясающие русские фильмы постановщиков таких картин, как «Десять дней, которые потрясли мир», «Потемкин», «Земля», «Мать», «Арсенал», «Турксиб». Идут и чудесные немецкие фильмы таких режиссеров, как Пабст. «М» очень страшный, а «Kameradschaft» [54] — просто изумителен. Помимо кино, есть еще театр. Концерты, как тебе известно, я не очень люблю (мне не нравится восторг на лицах немецких меломанов), так что на концерты, если захочешь, тебе, наверно, придется ходить одному, то же самое касается и художественных галерей, правда, по словам моих друзей, они потрясающие — и старинные, и не очень, и современные, — вся шатия-братия! А на Курфюрстендамм есть книжная лавка Виттенборна, которая тебе наверняка понравится. Еще есть множество кафе, где можно сидеть и писать, если надоест работать дома.
54
«Товарищи» (нем).
Уильям вывалил перед взором Пола все содержимое берлинского рога изобилия. Казалось, пока они сидят и разговаривают в этой убогой столовой, его гамбургская жизнь теряет смысл и отходит в прошлое.
— Я обещал Иоахиму, что ровно через неделю к нему приду.
— Чего и следовало ожидать, — с явственным холодком в голосе сказал Уильям. — Я прекрасно представляю себе обаяние Иоахима и понимаю, что ты не можешь его подвести. Он в высшей степени замечательный человек, и мне очень хочется посмотреть его фотографии. А вот всех выдающихся заслуг доктора Штокмана я оценить не сумел.
— Ах, с Эрнстом я не увижусь — надеюсь, больше никогда.
— А как же Лотар?
— Ах, Лотар! Ну, когда-нибудь он действительно уедет в Штутгарт. А может, через недельку обнаружит, что у меня тоже есть свой Штутгарт — и он зовется Берлином.
— Видишь ли, Пол, я чувствую, что, хотя Берлин люблю гораздо больше, чем Лондон, хотя всей душой и навек предан Отто и хотя в Берлине у меня есть несколько весьма интеллигентных друзей, чего мне там недостает и в чем я очень нуждаюсь, так это в друге, который был бы моим коллегой по писательскому цеху и писал на одном со мной языке.