Хранитель ключа
Шрифт:
Убрав бесполезный кувшин, Аристархов осмотрелся.
Комната кружилась все быстрей. Вот в поле зрения промелькнул лежащий на кровати Клим. Евгений удивился — как у того получается спать в этакой карусели?
Из-под шинели повешенной на гвоздь, вбитый в стену торчали огромные лапы, похожие на куриные. Будто клюв топорщил ткань, и красные глаза следили за каждым движением Аристархова.
Евгений закричал, но крик застрял в горле. Не удалось выдавить из себя ни звука — Аристархов не слышал даже себя.
По комнате носился не то топот не то хохот.
Комната превратилась в сплошную карусель.
Чтоб не свалиться с ног, Евгений сначала сел, а потом и лег на пол.
Но вращение продолжалось. Тогда Аристархов прибег к средству испытанному, старому — закрыл глаза.
Казалось — он опять на аэроплане, и два двигателя жужжат в его голове, пропеллеры гонят ветер по его венам, а он сам, Евгений Аристархов, летит во стороны сразу…
Евгений проснулся на полу. От лежания на холодных и твердых досках болели мышцы. Вероятно, сквозняком протянуло или просто отлежал.
Открыл глаза осторожно, стараясь себя не выдать — от этого мира можно было ожидать чего угодно.
Но нет — комната будто бы не сулила опасностей. Все казалось относительно спокойным.
Рядом, на кровати под одеялом лежал Клим. Он читал книгу.
Когда, осмелев, Аристархов поднял голову, Чугункин отвлекся от чтения, посмотрел на товарища.
— Уже утро. — доверительно сообщил Клим. — Можно подниматься.
Евгений посмотрел на окно
— Утро… Вот оно какое, оказывается. Никогда раньше не видел.
Затем задумался: что, собственно он такое сказал? Но от мыслей этих отмахнулся про себя.
Всмотрелся в Клима. Значится, книгу он взял, а его, можно сказать, боевого товарища, оставил на полу. Не отвел на кровать, даже не укрыл, не положил подушку. Кстати, о книге…
— С книгой все в порядке? Буквы на месте.
— Странно, что именно это спрашиваешь первым. Но коль уже спишь на полу, то чему тут удивляться?
— Книга… Там есть пустые страницы?
— Пока не видел ни одной.
Евгений поднялся сначала на четвереньки. Мир вокруг зашатался, снова попытался набрать обороты. У Евгения появилась мысль остановится на достигнутом. Но нет, опершись на стол, поднялся.
— Нет, ты мне можешь объяснить, отчего так голова болит? — спросил Евегий. — И пить так хочется, словно с похмелья. Дак не пил, елы-палы, нет… И есть охота.
У Чугункина с утра тоже болела голова, и тоже хотелось пить. Есть же ему хотелось постоянно — кажется всю жизнь. Так что болезненным симптомам он поначалу значения не предал никакого.
Но потом прислушался — действительно, что-то было не так.
— Это все от твоей свечи. — заметил Чугункин. — Ты ее всю спалил. Она весь
Причина этого была ясна — комната в общежитии не была герметичной. Под дверями имелась щель в палец, через дырки в оконной раме могли залетать не слишком крупные насекомые.
Пройдя несколько трудных шагов, одним движением Евгений распахнул окно. Прохладный осенний ветер ворвался в комнату, в мгновение вымел из нее все тепло, все ночные запахи, духоту. Стало легче, но не до конца. Мир все так же оставался неуверенным и шатким.
Опершись на подоконник, Евгений еще раз осмотрел комнату. Чугункин, кутающийся в одеяло, книга в его руках. Стол. На столе, свеча…
Свеча…
Евгений подошел к столу, от спички зажег огарок свечи, склонился над ним…
В голову вдруг ударило, но после мгновения стало легче. Казалось, будто матерому пьяницы на похмелье поднесли стаканчик вина.
— Оно… Иди сюда… — позвал Евгений Клима.
— Это еще зачем?
— Давай ко мне. Вдохни и не дыши… Чем пахнет?
Клим так и сделал. Задумался. Выдохнул.
— А чем должно пахнуть? Что курят в церкви? Ладан что ли?
— Ну да, а кроме ладана?
Клим сделал еще один вдох. Снова задумался и снова выдохнул. Покачал головой.
— Нет, не знаю…
— Ладан, к слову в свечи обычно не добавляют — курят его отдельно. И здесь он добавлен просто, чтоб забить другой запах.
— Какой другой запах?
— Не знаю… Не специалист, но думаю, это какой-то наркотик. Опий, гашиш, кокаин… Я вообще-то ночью какой-то запах почувствовал, но решил, что жучки, которые на огонь налетели. В церкви-то душно, народу много.
— Правильно писал Ленин: "Религия — опиум народа".
– наконец, сказал Клим, перепрыгивая через очередную лужу.
— Это не Ленин, — поправил его Аристархов. — Это Маркс.
Чугункин едва заметно скривился: начитанность товарища с каждым днем его пугала все больше.
— Если знамения нету, его надобно создать… — продолжил Евгений. — но как бы то ни было, идти в церковь нам больше нечего…
— Мне-то Никодим сразу не понравился. — запоздало покаялся Клим. — Но неужели тот, второй священник ничего не знает?
— А может и знает… Может и не знает, но догадывается. И молчит… Ибо неисповедимы пути господние. Грех во благо…
В комитете Евгения, простуженный ночью на голом полу, лечили совсем кстати конфискованным самогоном, настоянным на перце так густо, что жидкость стала совершенно непрозрачной.
— Гони ее, гони эту заразу, инфлюэцу проклятую, — вместо закуски подбадривали Аристархова окружающие.
Тот глотал обжигающую жидкость, занюхивал рукавом, продолжал рассказ.