Хранитель понятий

Майданный Семен

– Глянь, Букса! Импорт косяк забил. Типа, бурый, типа, наши мусора ему по рогам. Может, развести фирмачей? Типа, мы – мен ты по борьбе с марафетом.

– Ты забыл, сявка, зачем здесь? Шукай билеты!

Здесь – это в нише парадного подъезда Мариинки. Где, как в водопроводном кране, тепло смешивается с холодом. Где человеки в пальто и в шубах мирно сосуществуют с людьми в платьях и пиджаках. Скажем, в одних пиджаках британцы вышли на воздух покурить.

– Обратите внимание, Мак-Набс, на менеджеров по билетам, – сказал доктор Роберт Ливси. –

Молодые крепкие львы. В прошлом году трудились, исключительно пожилые леди. Видимо, эта работа стала престижной. Как быстро в России меняется конъюнктура!

И хотя Мак-Набс обращал внимание совсем на другое, на то, как мало женщин пришло в театр этим вечером, он счел невежливым не ответить коллеге по конгрессу эндокринологов:

– Для англичан любые перемены все равно что объявление войны. Вы, англичане, до сих пор не можете привыкнуть даже к смене времен года…

– А если баксами тройную цену? – звучало в тесном кольце.

– Отдай им, Федя, – сдалась дама. – За четыре номинала.

– Борзеешь, корова. Три номинала, или начинаем резать!

– Мне кажется, нас привезли не в театр, а на соревнования по боксу, – оглядываясь уже в теплом, как камин, фойе, поставил диагноз Роберт Ливси, и его чуть не унесло потоком граждан с футлярами контрабасов и скрипок в руках, на музыкантов не очень пожожих.

– Вы, англичане, готовы видеть бокс даже в граблях, наступая на них в темной комнате. – Мак-Набс хотел развить остроту, но внезапно был оттерт двумя русскими «мьюжиками», бросившимися навстречу друг другу.

– Леха!

– Жук!

Объятия и похлопывания.

– Когда откинулся?

– По первомайской амнухе. А ты, Леха, в Питере, значит, вкрутился?

– Ну! Костика, фельдшера при вошебойке, помнишь?

– В натуре, не забуду. А ты, Жук, чего в театр прихилял, ты ж больше по крокодилам (сиречь поездам)?

– Эту… пьесу, бляха, охота позырить. А ты чего, Леха?

– Да-а-а… типа… Короче, балерину одну склеить хочу…

– А это кто к зеркалу поковыляла?

– А это чувырла моя. Ленка. Хочешь подарю тебе, корешу летнему?

То, что Вензель скупил добрую долю билетов, не ускользнуло от служб безопасности Махно и Киселя. Зафиксировав Вензелев кипеш, они и сами решили театр посетить, и массовку свою подогнали – не привыкли авторитеты посещать культурные мероприятия сами-бля без ансам-бля. Тем паче отмечали службы безопасности подозрительную суету Вензеля вокруг Шрама. Типа, Вензель попросил всех переждать, а сам за эрмитажными списочками во все тяжкие пустился.

А об служебный вход бились снежинки. Монтер сцены Булгакин спешил на рабочее место в мир, где правит Мельпомена с Терпсихорой. Праздничный сверток под мышкой шуршал, попахивал колбасой, булькал, булькал и еще раз булькал.

Булгакин спешил, однако на капот самого выпендрючного джипаря все-таки плюнул. Езжай себе к баням и быкуй, но не у нашего родного Мариинского театра.

На служебном торчали два бугая. Булгакину они не понравились: тошными харями, понтами «Стой! Пропуск!»,

охлопыванием карманов и тем, что развернули сверток. Опять, что ли, Путин нагрянул? Вот некстати.

Откуда было знать простому честному монтеру, что это Волчок начал реализовы-вать утвержденный Вензелем план. По всем дверям театра, размахивая бодяжными ксивами и напирая на угрозу терроризма, заняли посты вензелевские торпеды. Их задачей было не только под вохру косить и безбилетных отморозков заворачивать, но и старательно запоминать тех, кто входит.

У каждого бойца у сердца хранилась стопка фотографий с рожами прим, золотых глоток и верхушки театральной власти. Вензель должен был увериться, что вся театральная рать оказалась внутри мариинских стен. Тогда можно будет перейти к следующей части убойного плана по овладению списками.

В монтерской припозднившийся пролетарий оперного труда Булгакин вдруг напоролся на невозможно трезвые и невыносимо постные глаза друзей, монтеров сцены. Братцы-кролики сидели, как зрители на премьере, на стульях, в рядок.

– Да вкатывайся же ты! – Забуксовавшего Булгакина за шкирку выцепили из проема дверей и пихнули к свободному стулу, заставив сверток тревожно звякнуть.

Оказывается, не только друзья находились в монтерской. Едва не снеся стул, Булгакин обернулся, горя страстью заехать в хамское рыло, но у каждого из трех незнакомых парней, притулившихся в засаде за дверью, торчало в щупальцах совершенно не бутафорское оружие.

– Теперь все? – спросил у бригадира монтеров сцены самый плечистый хлопец с самым большим пистолетом и получил от бригадира ссыкливый кивок. – Тогда начнем, пожалуй.

И самый плечистый, в плаще до пола и широкополой шляпе, начал задумчиво прохаживаться вдоль стульев с сопящими в тряпочку монтерами. «Во урод, – наблюдал за ним благоразумно поджавший лапки Булгакин. – В плечах шире, чем выше… Как же это сказать… Ширина больше роста. Вширь длиннее, чем ввысь. Короче, приплюснутый».

– Он! – Приплюснутый указал стволом на Булгакина с видом, будто Булгакину выпал выигрыш в «Спортлото».

– Да он же самый борзый, Тарзан! – аж присел от полного несогласия чувак с боксерским носом.

– Он. – Приплюснутый по-хозяйски сплюнул на пол монтерской. – Я сказал!

Вензель прикинулся в сиреневый смокинг, в лакированные сиреневые штиблеты. Ворот белой, как из рекламы про прокладки, рубахи душил красный джазменовекий кис-кис. Вензель прихватил с собой в театр любимого кота по кличке Филидор: помойной породы, жирного, черно-белой, как у старых телевизоров, раскраски, шерстистого и с понтами пантеры. Надежно зафиксировав откидное кресло рядом с Вензелем, на него пристроили любимую подушку кота, пуховую, с кисточками, которые в кайф потрепать лапами. Кот лежал на спине, предлагая чесать ему живот. Чем Вензель и занимался, прислушиваясь к разминке оркестра и оглядывая зал. Трость позолоченным набалдашником, будто алкоголик в салат, уткнулась в бархатную спинку барьера.