Хранитель равновесия. Проклятая невеста
Шрифт:
Всю жизнь ее учили, что достоинство и честь – в правде. Что добрых поступков ни к чему бояться или стыдиться, а ложь – мать всякой скверны. С детства Наргис знала, что любая ее вина будет прощена и забыта, если честно во всем признаться. Да и какие у нее были проступки? Детские шалости! Разбить нечаянно дорогую вазу, испортить шелковое платье матери, вырезав из него самые яркие кусочки куклам на наряды, потратить сверх меры денег на книги и заморские диковинки… Отец только смеялся, а матушка укоризненно хмурила брови, но в глазах у нее плясали такие же веселые искорки, как у отца. И Наргис в голову не пришло бы что-то скрывать от родителей.
Раньше она и с Надиром делилась каждой мыслью, доверчиво ожидая от
Дядюшку же Наргис и вовсе почти не знала. Конечно, он всегда приезжал в гости, когда судьба воина и повеления шаха позволяли ему ненадолго вернуться в Харузу. Привозил чудесные подарки и гладил Наргис по голове, но всегда с некой неловкостью и нежной опаской, словно она была драгоценным и очень хрупким сосудом, который дядя боялся лишний раз тронуть. С Надиром он вел себя проще и веселее, пытаясь вовлечь в мужские забавы вроде скачек на лошади и фехтования, но там уже дичился брат. Дядюшку это огорчало – Наргис же видела! – однако он только вздыхал и разочарованно говорил, что Надиру прямая дорога в визири, если он не может поднять ничего тяжелее калама и чернильницы и боится набить мозоли рукоятью меча. Отец только смеялся и просил дядю покатать на лошади младшего Арчила. Тот мог часами играть с маленьким, по возрасту, луком и деревянной саблей…
Черная лихорадка разрушила этот мир, казавшийся таким незыблемым, простым и радостным. И Наргис временами чувствовала, что задыхается, не зная, кого попросить о помощи, и не умея признаться, что нуждается в ней. Подруг у нее и раньше было немного, а теперь их тщательно берегли от нее, проклятой. Дальних родственниц она сама видеть не хотела – ненавидела смесь жалости, опаски и тайной завистливой удовлетворенности в их глазах и фальшивых причитаниях над судьбой бедной сиротки. Уж лучше, как и Надир, искать утешения в книгах.
Но то, что пристойно молодому высокорожденному, для девушки неприлично. Ей никогда не стать не то что визирем, но даже чиновником на службе пресветлого шаха, так к чему лишняя ученость? Женщине достаточно уметь прочитать письмо от мужа с поручениями и приказаниями. А если она может проверять управителя и следить за расчетами с купцами, так большего и желать нельзя.
Наргис знала, что ее тягу к книгам в доме молчаливо осуждают. Вслух, конечно, никто слова сказать не смел, но взгляды и тайные шепотки не спрячешь. Но ей было все равно! У нее больше ничего не было и быть уже не могло! Только книги и тайна. Сладкая, почти постыдная, хотя ничего непристойного в ней не было. Во всяком случае, Наргис хотелось так думать. О, конечно, если бы кто-то узнал… Ее осудили бы, просто не захотев понять, как много это значит для нее и… Но об этом она поспешно постаралась не вспоминать, словно то, что случилось ночью, могло замарать самую главную радость в жизни Наргис. Редкую, драгоценную, скрытую от всего мира!
Нет-нет, она не станет думать об этом сейчас!
С трудом заставив себя вслушаться в болтовню служанок, Наргис взяла со столика у кровати гребень и принялась расчесывать волосы. Ей нравилось делать это самой, пропуская мягкие пряди между пальцами и наслаждаясь каждым мгновением свободы, пока не придет время заплетать косу или делать сложную прическу. Девушке неприлично распускать волосы перед кем-то, кроме мужа. Вся ее красота до брака нужна лишь для того, чтобы поймать в сети самого выгодного жениха, а после свадьбы – чтобы удержать его любовь. Про себя Наргис горько усмехнулась: так зачем тогда ей быть красивой?
– Ой, госпожа, как вы себе ногу не накололи?! – ахнула Мирна, опускаясь
В голосе служанки слышалось искреннее возмущение. Поднявшись с ковра, она показала Наргис засохшую розу на длинном стебле. Когда-то роза была темно-красной, но сейчас казалась черной, а сухой пожелтевший стебель усеивали крепкие шипы.
– Наверное, выронили, когда меняли букет в вазе, – безразлично сказала Наргис. – Выкинь, милая.
– Да что же вы думаете, госпожа! – обиженно вскинулась Мирна. – Неужели мы здесь не убираем? Иргана, вон, каждый день цветы свежие ставит! Да чтобы роза этак засохла, ее неделю надо на солнышке жарить! А я ковры тоже каждый день чищу. Вчера днем вот с уксусной водой терла, чтобы мягче и ярче были. Не было здесь ничего!
У нее даже голос задрожал, и Иргана, подскочив, тоже принялась уверять, что такого сухого цветка в покоях госпожи быть не может. Да всякому известно, что сухие цветы – это к беде, неужели она бы позволила, чтобы в комнате у госпожи, самой доброй, милой и красивой…
– Ну хватит, хватит, – вздохнула Наргис. – Успокойтесь, я же вас не ругаю. Это просто роза. Дайте сюда.
Протянув руку, она решительно забрала у Мирны цветок и… вздрогнула.
Конечно, это была самая обычная роза. Сухая до ломкости, словно и вправду долго лежала на злом летнем солнце, а ведь Мирна права – в спальне Наргис убирают на совесть. Ее гнева служанки не боятся, она сроду еще никого не велела наказать зря, но именно потому девушки чуть ли не дерутся за право прислуживать ей. Знают, что хозяйка снисходительна к проступкам и щедра, если ей угодишь… Так что даже предположить странно, чтобы роза пролежала у кровати долго. Или Мирна, или сама Наргис ее бы непременно заметили. Если только…
«Если она не оказалась здесь этой ночью, – холодно и ясно сказала себе Наргис, завороженно глядя, как облетают хрупкие черные лепестки, падая на ковер. – Ты ведь не будешь обманывать себя, верно? Дочери рода ир-Дауд не к лицу страх и глупые увертки. Ей просто неоткуда было взяться, потому что вечером никакую розу ты не видела, а Мирна и Иргана – первые, кто вошел в спальню сегодня».
– Уберите, – сказала она спокойно и встала, бросив стебель на ковер и отойдя к окну.
Теплый ветер из сада вдруг показался пронизывающе ледяным. Наргис медленно подняла руку к груди и потрогала сквозь тонкую ночную рубашку то место, которое… Захотелось немедленно вымыться! Если это был не сон… И одеться. И в следующий раз положить с собой в постель кого-нибудь из служанок, сославшись на плохие сны, ведь и врать не придется.
Она обхватила себя за плечи, невидяще глядя в сад, раскинувшийся под окнами. Растут ли в нем именно такие розы? Темно-красные, с большими крепкими шипами? Матушка не любила этот цвет, и при ней в саду было сколько угодно белых, розовых, желтых и алых кустов. Но только не темных… Она говорила, что такие розы похожи цветом на засохшую кровь. Может, садовник вырастил их после? Но зачем?
И, главное, для чего эту розу оставили? Слишком зловещий подарок для того, кто пришел говорить о любви. Впрочем, разве он сказал о любви хоть слово? Он хвалил красоту Наргис и называл ее «своей», но так говорят о породистой лошади или драгоценном мече. Ими желают обладать, но не любят.
За спиной шумели служанки, смешливо переругиваясь и фыркая, и казалось, что все еще может стать по-прежнему, вернуться в те благословенные времена, когда Наргис ничего не боялась и не стыдилась.
«Я не стану бояться и сейчас, – сказала она себе с тихой холодной решимостью. – Кто бы это ни был, но он пришел в мой дом по-воровски, а значит, не заслуживает ни любви, ни уважения. Но я не драгоценная статуэтка, которую можно украсть, и не глупая девочка, которой легко задурить голову. Я высокорожденная ир-Дауд и не опозорю свою семью».