Хранитель Силы
Шрифт:
— Ну а теперь, барон, вы готовы принести в жертву собственного сына? — Пронский обернулся к Томасу. — Да еще в Страстную неделю? Посмотрите, что делается в Берлине! Какие страсти! Апокалипсис!.. И вы готовы доказать любовь к Богу, как библейский Авраам — зарезать собственного последнего сына. Во имя фюрера? Вы же спасаете его идею, барон!
— Нет! Нет! — генерал заворочался, потянул руки. — Это мой единственный сын!
— Зачем же вы ночью пришли в храм? И вошли в него с ножом?.. Это что, порыв отчаяния? Или символическое соединение ваших идей с библейскими?
— Затмение разума… — пролепетал барон. — Отчаяние! Я хотел взять сына с собой… Но он солдат…
— Вы не похожи на сумасшедшего. Вам дорог сын?
— Безусловно! Мой Томас!..
— Тогда следует быть благоразумнее, — полковник заговорил жестко. — Мне известно, два дня назад в секретном хранилище началась опись и погрузка ценностей, принадлежащих НСДП, с целью эвакуации. Там же находится пакет Веймарских акций — два чемодана «Великая Германия», общим объемом в кубический метр. Гитлер использовал эти бумаги для шантажа промышленников Германии. В дальнейшем предполагается шантажировать новую Германию, которая возникнет после войны, и таким образом прийти к власти. И вы знаете об этом! Я здесь, чтобы изъять акции из оборота, и сделаю это в любом случае. Если вы, барон, не утратили еще остатки разума и отцовской любви, правда, весьма странной любви, обязаны помочь мне. На кон поставлена жизнь вашего сына.
Сыромятнов подогнал машину к воротам усадьбы, несмотря на близкий обвал небесного огня, не спеша открыл ворота и въехал во двор. В отблесках пламени от зенитных орудий, мечущихся по кабине, лицо генерала стало зеленым. А его сын, упершись тупым взглядом перед собой, что-то бормотал, скорее всего, молился.
— Мой сын — солдат, — со всхлипом, будто поперхнулся, вымолвил генерал. — Умереть от руки врага — честь…
— Вы сошли с ума! О чем вы говорите в такую решающую минуту?
— Мой сын Томас — фон Вальдберг!
— Старшина, сходи, погуляй с этим ублюдком, — по-русски сказал Пронский. — Он мешает нам разговаривать.
— Просто погулять? — осторожно переспросил тот.
— Пока да.
Сыромятнов выдернул из кабины подростка со связанными руками и ногами, кинул на землю.
— Давай, раб божий! Скачками!
Генерал не шевельнулся, не издал ни звука. Удерживая за шиворот Томаса, старшина отволок его на несколько метров в сторону и сразу канул в темноту.
— Куда повели моего сына? — наконец спросил генерал.
— На прогулку. Он вам мешает думать, барон. В его отсутствии придут нормальные, отцовские мысли.
— Вы приказали расстрелять Томаса?
— Нет, намазать ему бутерброд!
— Если он умрет, то как настоящий солдат…
— Даже звери защищают своих детенышей, барон, — тихо и со скрытой ненавистью проговорил Пронский. — Никак не ожидал от вас… Интеллигентный, образованный Герман фон Вальдберг превратился в людоеда. Это результат вашего фашизма. Вы полностью деградировали. Неужели не чувствуете этого?
— Он не убьет Томаса, — вдруг с уверенностью вымолвил
Пронский пожалел, что отдал команду в присутствии генерала, и только сейчас подумал — а вдруг он знает русский и все понял? Хотя по сведениям разведки, фон Вальдберг презирал все славянское и этими языками не владел.
В тот миг сквозь канонаду и гром разрывов где-то рядом послышался глуховатый щелчок, похожий на выстрел. Генерал насторожился, завертел головой.
— Что это было? Выстрел?
— Возможно. На своего бога надейся, да сам не плошай.
Он не понял пословицы, как бы Пронский старательно не переводил, вскинул связанные руки, подержал перед собой.
— Не верю, нет! Господь спасет Томаса! Русский солдат не убьет!
И замер, словно ожидая еще какого-то грома с небес.
— Блажен, кто верует, — серьезно проговорил Пронский. — Вы же аристократ, генерал! И это смешно — всецело полагаться на высшую волю. На небесах устали от ваших молитв и сумасшедших поступков, вроде вашей попытки принести в жертву любимого сына. Проявите свою волю, барон!
Тот как-то враз повеселел, даже вдохновился.
— Аристократия Германии потерпела крах, трагедию. Она сочеталась браком с подонком Гитлером и утратила волю к сопротивлению против насилия.
— Ну да, теперь Гитлер стал подонок и насильник. А давно ли кричали ему — хайль?
— Демократы, фашисты, коммунисты и прочие революционеры всегда ставили аристократию в трагическое положение. Разве русская аристократия не продалась Ленину-Сталину? Таким же подонкам, как Гитлер? Например, вы, князь, служите большевикам так же, как я фашистам.
— Вы бы сейчас не рассуждали, а побеспокоились о сыне!
— О нем беспокоится Господь. Я слышал голос…
— Хорошо, барон. Я допускаю, что мой человек не убьет вашего сына. Но в таком случае, я это сделаю сам.
— Вы сделаете, — сразу же поверил генерал. — Продавшийся аристократ не имеет чести…
— О чести советую помолчать! — оборвал полковник. — Или вы забыли, кому служите?.. Но у нас недостаточно времени, чтобы вести дискуссии. Предлагаю обмен: ценности НСДП на жизнь сына.
— Томаса нельзя убивать, — иначе заговорил барон. — Он последний фон Вальдберг. После смерти жены я женился во второй раз… И долго не было детей. Потом Ингрид молилась в этом костеле и родился Томас, поздний ребенок. Последний. Два старших сына погибли… Вы же понимаете, князь, что значит последний?
— Что же вы его отправили в солдаты, барон?
— Я не хотел, всегда выступал против, но моя жена Ингрид… И сам Томас… Подросток имеет очень большую страсть и совсем малый разум. Точно как молодая женщина, как моя жена… И оба с повадками собак из бродячей стаи, готовы загрызть любого, даже самого крупного пса, который живет у хозяина. У меня была одна ночь, чтобы переубедить Томаса, взять его с собой и увезти из этого ада.