Хранитель времени
Шрифт:
– Портал, который и дверь тоже, шанс, голос, месть, – машинально повторяла я, – Ребята, я обеими руками за месть. Покажите мне, кто его убил, и я сама отомщу.
Призраки жестами показали – не надо. Неужели им так сложно оказать мне такую пустяковую услугу?
– А шанс – он мой? У меня есть шанс отомстить? Что для этого нужно сделать?
Зазвучала тревожная, грохочущая как шторм, музыка. Словарь сам собой захлопнулся, больно треснув меня по пальцам. Призраки испарились.
Музыка звучала все тише, теперь уже не угрожая, а убаюкивая. Веки стали тяжелыми. Во сне я сидела
Сколько я проспала – не знаю. Проснулась. Побродила по комнатам. Вовы не было. Посмотрела на свои окна, подняла взгляд – на крыше сидела Графиня. Неподвижно, чуть накренившись. Немного на статую похожа, хотя я ни разу не видела на крышах сидящих статуй.
Была мысль проверить запертую дверь. Поддеть ее ломиком, сорвать с петель и плевать, что скажет Вова. Но еще больше хотелось лежать и ни о чем не думать. Даже желание сходить на канал притупилось и казалась бессмысленным. Попив воды, я снова легла спать, хотя до вечера было далеко. Сны успокаивали. Но поспать не удалось.
Хрясь – Вова слишком энергично открыл входную дверь. Она врезалась по стене и вышибла из нее кусок штукатурки. Тяжелая поступь динозавра. Каждый шаг приближал Вову к моему дивану.
– Валяешься? Не спишь? Слушай сюда. Довожу до твоего сведения, что завтра. В два часа. Забираем урну с прахом и дуем на катере к Петропавловке.
У Вовы был такой вид странный, будто ему не терпелось высыпать Панка в реку.
– Ты не плачешь уже? – спросил он подозрительно.
– Нечем. Мне кажется, что тут что-то не так. Он жив. И он вернется. Нужно просто подождать. Я пока Путеводитель почитаю.
Посмотрев на меня как на дебилку в период обострения, Вова пошел на кухню варить пельмени. Которые воняли как духи мамы Панка. И мне было так обидно, что все теперь не так, неправильно, невыносимо мерзко. Мы же могли сейчас сидеть рядом, читать Путеводитель, который я так и не смогла отыскать, мы бы ели эти поганые пельмени, а потом бы пошли гулять по улицам, нет – мы бы целовались на мосту с грифонами. Все что угодно – только не одиночество! Вова не в счет. Вова чужой. И никогда родным не станет. Хотя без него мне было бы сейчас хуже.
Как только я подумала про «хуже» – тут же поняла, что мои мелкие страдания не в какое сравнение не идут с тем, что случилось с Панком. Я же не знала, как он умер. И была уверена, что ему было перед смертью и больно и страшно. Хуже – если он успел подумать про родителей, ведь он с ними не попрощался. Еще хуже – если он думал обо мне. И действительно решил не портить мне жизнь общением с ментами.
А я так и не сказала ему самые главные слова.
Глава 19. Неучтенное пространство
Вспоминать об этом дне мне не захочется никогда.
Шли пешком. У Вовы в руках – старая спортивная сумка. Вокруг – беззаботные люди. Фотографируют друг друга на фоне классических питерских видов. В прежние времена
Набережная оказалась еще более многолюдной. Куда не погляди – улыбки. Небольшая восторженная группа около крепкой женщины с мелким медведиком. Которому самое место в лесу, рядом с мамой, а не посреди толпы зевак. Медведика можно напоить из бутылки молоком. И подержать в руках. За деньги, конечно. От молока он весь в подтеках, но его моментально вытирают, для придания товарного вида. Ему жарко, он упился этим молоком до одурения, на морде у него намордник, а маленькие смышленые глаза пытаются выпросить у судьбы немного покоя и прохлады.
Развеселые матросы в шапочках с синими помпонами с жалостью смотрят на медвежонка и поднимаются на борт судна, чтобы не видеть ничего, кроме города и Невы. Мы им не нравимся и я их понимаю. Особенно после того, как меня оглушает многоголосная реклама прогулок по рекам Питера. Ор в микрофоны выносит мозг. Бредятина, как в обезьяннике находишься, а не в центре культурной столицы.
Вова рассекал толпу как ледоход. Ему беспрекословно уступали дорогу даже самые твердолобые зазывалы и торговцы живым товаром. Обезьяновладельца он просто оттеснил к самому парапету, едва не размазав об гранит.
– Пришли, – Вова прижал сумку к животу и огляделся коротким волчьим взглядом.
Нанятый катер смахивал на баркас, хотя я баркаса ни разу не видела. Капитан, сухой склочный старик, в белой рубашке и синих брюках, два парня, загорелые как негры, в плавках. Я не понимала, как Вова собирается провернуть задуманное при посторонних людях и волновалась. Но все прошло просто замечательно. Лучше не бывает. И мои опасения, что прах Панка полетит по ветру прямо мне в лицо, не оправдались. Вова все сделал незаметно и аккуратно, а пепла вообще не было. В урне оказалась зола и какие-то подозрительные куски, похожие на мелкий шлак.
– Что ж вы красотами достопримечательностей не восторгаетесь? – с подозрением в голосе спросил капитан.
– А че на них смотреть? Мы местные, – невежливо огрызнулся Вова.
Он теперь торопился. Перемена в поведении была настолько разительной, что капитан занервничал и не спускал глаз с урны, словно в ней мог оказаться ядерный заряд или еще что поразрушительнее.
– Доброе напутственное слово нужно произнести. Что говорят в таких случаях, а? – спросил Вова.
– Пусть вода ему будет пухом, – предположила я как можно тише.
– Пусть, – согласился Вова и прибавил, – Все мы опадаем как осенние листья.
Неуклюже размахнулся и тяжелая урна, издав громкий бульк, утопла в Неве. Капитан запыхтел как паровоз и начал переглядываться со своим экипажем. Похоже, они много чего повидали и были готовы ко всему.
Смайнав урну в фарватер, Вова сразу осунулся и грубо потребовал, чтоб нас высадили. Никто не возражал.
– Хозяин – барин, – сухо попрощался капитан и мы вышли на берег.
В общем, печальной торжественности не получилось. И как я не старалась, нужного настроения не возникало. Отвлекало все. И блики на воде. И веселые матросы. И публика, гуляющая на набережной. И вертолет над Петропавловкой. И даже запах воды.