Хранители мира. Дорога домой
Шрифт:
К рассвету друзья добрались до станции и теперь вместе с Веспером прятались у самого края платформы – там, где начинался бетонный забор с яркими граффити, а вдоль него росла густая трава. Вскоре на станцию должен был хлынуть людской поток: взрослым предстояло отправиться на работу, а детям – в школу. Но пока пассажирские поезда ещё не ходили, а на станции разгружались составы с письмами и посылками, продуктами для магазинов и горами светлых камешков, которые называют щебёнкой и возят в ржавых открытых вагонах.
За семь ночей пути друзья преодолели немалое расстояние.
Больше всего друзьям нравились станции. Там всю ночь горел свет, а вдоль путей сновали деловитые серые мыши: они отправлялись на поиски пищи, едва люди расходились по домам. Пока Веспер уплетал половинку найденного бургера, Мох попытался завести беседу с одной мышкой, но она слишком сильно испугалась, увидев лиса.
Минуту спустя прибежал немного отставший Чердак. Он победно размахивал белой пластиковой трубочкой с загибом посередине. Но когда Мох спросил, для чего ему трубка, домовой лишь загадочно улыбнулся.
Друзья оставили позади огни станции и зашагали вдоль забора, обходя пакеты из-под чипсов, пластиковые бутылки, смятые жестяные банки, заплесневелые, старые кроссовки и пустые картонные коробочки.
У птиц закончился брачный сезон, и теперь им не нужно было подзывать друг друга песнями. Поэтому утренний хор больше не возвещал начало нового дня. Когда небо над стальными рельсами начало светлеть, Мох услышал, как где-то в кроне придорожного деревца подала голос одинокая малиновка. Она взяла две-три печальных ноты и сразу же умолкла.
Когда мимо с грохотом пролетел первый пассажирский поезд, друзья во главе с Веспером устроили привал за кирпичной семафорной будкой, в густых зарослях хвоща – древнего растения, которое ничуть не изменилось с доисторических времён. Четверо маленьких путешественников скинули котомки и свернулись калачиком у тёплого лисьего бока. Веспер прикрыл их от ветра пушистым хвостом. Ещё много-много веков Мох будет вспоминать, как тепло и уютно им спалось под защитой большого друга.
– Я ужасно скучаю по Дождевику, – признался Вереск. – Наверное, я уже тысячу раз это говорил… Но ведь это же правда.
– Я тоже скучаю, – грустно сказал Мох.
– И я, – вздохнул Щавель. – Конечно, вы с ним много лет провели под одной крышей, но ведь и мы вчетвером немало пережили вместе, да? Как странно, что старина Дождевик теперь не с нами.
Мох дотянулся и легонько пожал руку Чердаку. Трудно быть новеньким в тесной компании. Хоть Мох и старался, чтобы Чердак не чувствовал себя на отшибе, иногда это было неизбежно.
– Шпиль и Гудрон – самые гостеприимные домовые на свете, – сказал Чердак. – Зимой у них в квартирке особенно хорошо: труба греет. А мы с вами найдём лекарство от прозрачности и сразу вернёмся за Дождевиком. Будете снова жить все вместе.
– А если… если… – начал было Мох и замолчал, смигивая слёзы. Очень важно было сохранять присутствие духа ради Вереска и Щавеля: ведь и они теперь понемногу исчезали.
Вереск вздохнул.
– Жалко, что у нас не вышло прощальной вечеринки. Как-то странно было убегать, не предупредив всех друзей в Улье. Понятно, что так безопасней, но всё-таки…
– Чип с Бадом всё поймут, и голуби тоже, – заверил его Чердак. – Видишь ли, Вереск, в Улье жизнь не такая, как на природе. Везде толпы. Часто живёшь где-нибудь и даже не знаешь соседей. А если и заводишь дружбу, то ненадолго.
Вереск не ответил, и через минутку Чердак добавил:
– В крайнем случае Лихач со всеми поговорит.
– А кстати, куда он делся? – спросил Щавель. – Он ведь должен был нас догнать, и что? Мы идём уже целую вечность.
– Ничего, он нас найдёт, – сказал Вереск, укрываясь лисьим хвостом, словно одеялом. – Давайте спать. Что-то я устал.
– Я тоже, – сказал Мох. Над головами у друзей сладко зевнул лис; его длинный розовый язык свернулся трубочкой. Затем Веспер опустил морду на лапы и тоже закрыл глаза.
Ближе к обеду Мох проснулся от странного пронзительного звука. Веспер недовольно приоткрыл один глаз; хвост у него нервно задёргался. Щавель сел и стал озираться по сторонам. Вереск громко всхрапнул и перевернулся на другой бок, надеясь ещё поспать.
Протерев заспанные глаза, Мох понял, что непонятный звук доносится со стороны Чердака. Домовой по-турецки сидел на солнышке и дул в белую трубочку, которую нашёл на перроне. Согнутый конец трубки теперь был подрезан, а в длинной части появился аккуратный ряд дырочек.
– Откуда?.. – начал Мох.
– Эй! Чего это ты? – спросил Щавель.
– Правда, здорово? – Чердак широко улыбнулся. – Я таких штуковин уже сто лет не делал. Хорошо получилось?
– А что это такое? – Щавелю всегда было интересно знать, что и как устроено.
– Это же флейта! – ответил Чердак с лёгким недоумением в голосе. – Вы что, раньше её никогда не видели?
– Вроде нет… – протянул Мох, подходя к домовому и разглядывая странную трубочку. – А для чего она?
– Как для чего? Для музыки. Это же инструмент!
– То есть ты нарочно сейчас издавал эти звуки? – уточнил Щавель. – Так и было задумано?
– Слушай-ка, – сказал Чердак с лёгкой обидой. – Я знаю, что давно не играл и почти разучился. Но грубить-то зачем?
– Ой, прости! Не хотел тебя обидеть, – Щавель взял у Чердака белую трубочку и принялся её разглядывать. – А ты заметил, что она вся дырявая? Очень жалко – будет протекать.
– Протекать? Дырявая? Ну конечно, она дырявая! А как же иначе выпускать воздух, когда играешь? Смотри! – Чердак снова перехватил трубочку и заиграл какой-то мотив. – Видишь?