Хранители очага: Хроника уральской семьи
Шрифт:
— С новым, с новым, — поддержала хозяйка.
Из этого дома они поехали во второй, а из второго — в третий, вскоре и у Марьи Трофимовны, и у Снегурочки было состояние, удивительно соответствующее сегодняшнему празднику, — светлая радость, ликование и восторженность в словах и поступках. И что самое хорошее — везде, куда они ни приезжали, их встречали с искренней радостью и неподдельным изумлением, особенно дети. Дед Мороз был для них настоящим Дедом Морозом, а Снегурочка Снегурочкой, а заяц дарил им дед-морозовские гостинцы. И ни в чем не было ни игры, ни натяжки: когда смеялись,
— Во-о-от ты кто! Ты — Маринка!
Маринка молчала.
— Спереди — заяц, а сзади — Маринка. Угадал, угадал, угадал! — радостно запрыгал Олежка.
— Тсс… — прижал палец к губам Дед Мороз. — Тихо. Знаешь секрет — не выдавай всем. Тсс…
— Обманщики, обманщики! Зайцы настоящие в лесу бегают, а в лесу конфет не бывает, и пряников, и шоколадок!
— Может, и я не Дед Мороз? — насупился старик и стукнул палкой по полу. — А ну, ветры злые, метели белые, морозы трескучие, бураны жгучие…
— Так а вы… я не знаю… — испугался Олежка. — Может, вы и настоящий… я не знаю, а вы сердитесь…
— Нет, Снегурочка, мы думали, — сказал Дед Мороз, — здесь мальчик Олежка Новый год ждет, а он…
— А где вы тогда взяли нашу Маринку? — простодушно спросил Олежка, заглядывая Деду Морозу в глаза.
— Вот все тебе надо знать! — рассердилась Олежкина мать. — Где да где. Взяли. А может, это и не Маринка вовсе?
Маринке смешно стало, что она — это не она, она рассмеялась весело, а когда она смеялась, у нее всегда писк какой-то получался — и смешно было над ней самой.
— Обманщики! — развеселился Олежка. — Видите? Маринка это!
— Была Маринка, до Нового года, — по секрету прошептал Дед Мороз. — А теперь — заяц, помощница. Так, Снегурочка?
— Так, дедушка.
— Ну вот… смотри не проболтайся… А то гостинцы в шишки превратятся.
— В шишки?
— В шишки.
— Превратятся?
— Превратятся.
— Гм… а я не верю и обязательно проболтаюсь, а они не превратятся.
— Идол из него вырастет, — сказала Олежкина мать. — Ладно, чего с ним настроение портить, проходите к столу.
— Да-а… — сказал Олежка, — а врать нехорошо.
— А играть хорошо? Ну и вот! — сказала мать. — Это игра. А то смотри, ремня получишь у меня!
Дед Мороз усмехнулся в бороду:
— Уж ты прости, хозяйка, нас Новый год ждет. Надо идти…
— Да ладно, ничего, — махнула рукой Олежкина мать. — Чего уж теперь… Ну посидите, хотя с полчасика. Скучно нам будет вдвоем, если уйдете.
— Ну, что, отдохнуть, может? — спросил Дед Мороз Снегурочку.
— Отдохнем, отдохнем, дедушка, — кивнула Снегурочка.
Дед Мороз снял парик, усы, бороду, и тут Олежка увидел Марью Трофимовну, Маринкину бабушку. Чего уж он никак не ожидал — чтобы Дед Мороз был тетенькой! Он восторженно
— О-о-о… вот так да! Ну-у… это да! Вот так Дед Моро-о-оз!
Марья Трофимовна рассмеялась.
— Я, — сказала она, — когда в детском саду работала, а я работала когда-то, я всегда Дедом Морозом на Новый год была. Это у меня вторая профессия считалась, — смеялась она. — Бывало, утром первого января проснусь и чувствую, никакая я не воспитательница, а все еще Дед Мороз, так и хочется то ли рукавом махнуть, чтоб снег повалил, то ли палкой вот этой постучать, чтоб гостинцы из мешка посыпались…
В общем, когда сели уже за стол — а времени еще не так много было, начало одиннадцатого, — то сидели радостные и отдыхали душой. Женщины поднимали бокалы, ударяли их в круг — хрустальный и чистый звон заполнял комнату; Маринка с Олежкой пили лимонад. «У меня, — говорил Олежка, — вкусный». — «А у меня, — говорила Маринка, — еще вкусней». Взрослые вскоре перестали на них обращать внимание. А когда запели уже песни, то совсем как будто не существовало никаких ни мальчика, ни девочки.
— Ну почему так хорошо-то, а? — говорила Марья Трофимовна. — Вот Новый год… какой хороший праздник… так светло на душе…
— Вот и мне, — говорила Олежкина мать.
— Правда, — соглашалась Люда.
— И верить хочется, как дуре какой-нибудь, что все-все будет хорошо. И сейчас, и потом… потом… Смотрите-ка! — Марья Трофимовна кивнула на ребятишек.
Повалившись друг на друга, они мирно посапывали на диване.
— Ну а что? — согласилась Марья Трофимовна. — Мне в Олежке что нравится — настырность. Уж как упрется в свое…
— Это со стороны хорошо, — вздохнула мать. — А когда с ним каждый день вот так… Я одного боюсь: не в отца бы пошел. Тот сумасброд был, упаси боже. Вот мерещилось ему, что я на всех глаза таращу, все грозил: убью. А ведь убил бы, если что…
— А, — махнула рукой Марья Трофимовна. — На это они все мастера. А вот чтоб жить… терпеть… тут их поискать…
— Это точно, — согласилась Олежкина мать.
— У вас ворота-то не открываются? — спросила Марья Трофимовна.
— Открываются. А что?
— Да пойду заведу Мирулю с Сиверкой. Тоскливо ведь им там одним. Да и холодно.
— Правда! Как это я сразу не догадалась? Вот уж ума нет, так неоткуда ему взяться.
Они все рассмеялись.
Пока Марья Трофимовна выходила во двор, женщины раздели ребятишек, уложили спать, положив рядом с ними подарки и гостинцы, — пусть они и во сне им снятся.
— А ты странная какая-то сегодня, — сказала Олежкина мать. — Веселая, а в глазах — грусть. Ты что?
— Да так… устала я.
— Ну, это ты брось! Ты что? Новый год — и устала…
— Да нет, я ничего. Так просто. Я рада, ужасно рада, что приехала на Новый год!
— Я слышала, Марья Трофимовна говорила, вы Маринку хотите в Москву забирать. Правда?
— Правда-то правда, — улыбнулась Люда. — Но мама упирается. Я даже не ожидала.
— А что, конечно, — сказала Олежкина мать, — девочка здесь привыкла, и садик свой, и ребятишки — все друзья уже, и спокойно, все рядом, под рукой, а там… Как оно там еще будет, неизвестно.