Хранители завета
Шрифт:
Две гигантские статуи, изображающие богов Амона-Ра и Осириса, охраняют широкую лестницу, которая приводит к площадке перед храмом. Мы идем по засыпанной песком дорожке в храм.
— Члены этой секты называли себя «Покорные слуги Его Святейшества бога солнца Амона-Ра и хранители Божественного Завета», мы говорим о культе Амона-Ра. Секта существовала вплоть до XIII века. К этому времени тот святой, которого секта должна была охранять и которого похитили викинги, отсутствовал здесь уже двести лет. Даже самые упорные священники стали считать бесполезной тратой времени охрану того, чего давно не было.
—
— Что-то там определенно было, — говорит он неожиданно тихо. — Может быть, ковчег, а может быть, что-то другое.
Мы рассматриваем каменные статуи и храм. Я пытаюсь представить себе жизнь в этом месте тысячу лет тому назад. Или две тысячи лет. Или три.
Потом поворачиваюсь: у меня перед глазами появляется огромный флот викингов.
— Правда, грандиозно? — говорит Стюарт.
Ну как это он читает мои мысли?
Ни храм, ни гробница не доступны для публики, но у Стюарта есть мандат от египетских властей и египетская пятидесятифунтовая купюра, смягчающая сердце сторожа, дремлющего у железных ворот. Входим в храм. Стюарт показывает дорогу в священный зал. Позади того места, где когда-то находился алтарь, я вижу решетку входа в погребальные залы.
Я делаю глубокий вдох, и мы входим.
В темноте Стюарт зажигает свой фонарь, я свой. Идем вниз по очень длинной лестнице, потом по туннелю и попадаем в первую камеру. Лучи света порхают по красивым росписям стен и надписям.
— Вот здесь я нашел новые изображения и те иероглифы, что рассказывали о нападении викингов тысячу лет тому назад, — говорит Стюарт.
Он показывает рисунки на стенах.
Длинный боевой корабль.
Длинноволосые, бородатые мужчины дикого вида, с голубыми глазами.
Мечи, топорики и щиты.
Головы драконов.
— Викинги, — шепчу я.
— Я тоже так думал. Викинги! А не воины и не корабли из Византии! Викинги! Но эти дьяволы только посмеялись надо мной.
Мы идем вниз еще по одной лестнице и попадаем во вторую камеру. Поскольку мы в туннеле одни и я знаю, что в любой момент смогу выбежать на свежий воздух, я подавляю чувство клаустрофобии. До поры до времени.
В самой глубине второй камеры мы видим остатки того, что было когда-то стеной. Проходим через отверстие в стене, спускаемся по узкой крутой лестнице и идем еще по одному туннелю.
В самом конце его находим последнюю камеру.
Самое святое из всего святого.
Пустые камеры, пустые кувшины.
Пустой саркофаг…
Здесь, в самой дальней камере, был похоронен неизвестный властитель, тот, кого называли СВЯТОЙ.
Кто это был? Почему его скрывали так тщательно?
Какие сокровища он имел при себе в гробнице?
Какие письмена?
Какие святыни?
И почему его охраняли две с половиной тысячи лет?
— Мы думаем, — говорит Стюарт, — что текст, который вы нашли в пещере Тингведлира, является копией и переводом оригинала, который некогда находился здесь.
В пустой камере Стюарт показывает мне настенные рисунки, надписи, орнамент и терпеливо объясняет их значение. Свет фонарей начинает слабеть, и мы направляемся к выходу.
Свежий воздух ласкает наши лица.
Мы проходим мимо спящего сторожа и молча, в задумчивости, идем к оставленному автомобилю.
Прежде чем завести мотор, Стюарт говорит, что хочет съездить вместе со мной в несуществующую деревню и поговорить там с несуществующим
Коптская монастырская церковь Святого Марка выполнена из песчаника, внутри ее пышный сад с журчащей водой и буйной растительностью. Судя по всему, точно такой вид она имела, когда монахи положили здесь последний камень и смыли с рук песок 1900 лет тому назад.
На крыше церкви возвышается позолоченный анх.
Стюарт останавливает машину, но сопровождавшее нас облако пыли продолжает движение по парковке, словно это горячая и упрямая пыльная буря, только в миниатюре.
Монастырская церковь находится в Забытой деревне среди пустыни в нескольких милях [52] от Луксора. Ни на одной карте Забытой деревни нет, некоторые туристические брошюры упоминают ее (при этом используются забавные обороты вроде «руины поселения в пустыне, которое никак не может умереть»). Официально она не существует. Египетские власти, начиная с XV века, отказывались признавать существование деревушки. Основанием послужил конфликт между монахами, племенем бедуинов и центральной властью о правах на владение источником, который поддерживает жизнь деревни. Когда власти в 1481 году потерпели поражение в борьбе с упрямыми жителями пустыни — эта проклятая деревня и монастырь находились, в сущности, у черта на куличках, в продуваемом ветрами и засыпаемом песками пекле, с их вонючими верблюдами, — они попросту вычеркнули ее из всех своих бумаг и списков. И по сей день никому не приходит в голову вернуть деревню в реально существующий мир. Мстительность власть имущих в Египте — качество долговременное. Деревня, первое название которой все давным-давно забыли, не имеет ни школы, ни ратуши, ни полиции, ни системы здравоохранения. Ребятишек отсюда возят на автобусе в Кену, где школа регистрирует их как не имеющих постоянного места жительства.
52
Норвежская миля равна 10 км.
Местный врач, скорее, подпадает под категорию знахаря. В редких случаях, когда он сомневается в чем-то, он посылает своих пациентов в больницу в кузове старого грузовика, имеющегося в деревне.
— Дело в том, что у школьных знахарей, — он с презрением называет их так, сидя в кафе со своим кальяном, — оборудование чуть-чуть лучше, чтобы делать операции на мозге и пересаживать роговицу. — На мой же взгляд, дело еще и в том, что у говорящего слегка дрожат руки.
Как раз на окраине этого оазиса, в этом несуществующем скоплении построек из камня и высушенной глины, забытом и местной, и центральной властью, расположена церковь Святого Марка.
Ворота монастыря открываются.
Вид у человека такой, словно он живет в монастыре со времени его основания. Лицо напоминает высушенную солнцем изюминку. На голове — боже милосердный! — тюрбан. В тростниковых сандалиях он идет к нам навстречу и здоровается за руку, раскрывает беззубый рот. На внутренней стороне правой руки у него вытатуирован рисунок креста. Он произносит свое имя по-арабски, что я воспринимаю как грохот случайно собранных в кучку согласных, и, хотя Стюарт в машине назвал мне его, я так и не сумел это имя зафиксировать у себя в памяти. Поэтому назову его просто монахом.