Храпешко

Лафазановский Эрмис

Далеко оттуда.

Один мастер, специалист по изготовлению исламского стекла, Шакир Мусаоглу из Бейкоза, чье детство прошло в кропотливом изучении отцовского ремесла, который сам в последние годы жизни Селима Третьего учился в мастерской Мехмеда Деде, того, который довел до совершенства процесс изготовления стекла чешми-бюльбюль, глаз соловья, в Инджиркёе недалеко от Бурсы, лично предстал перед стариком по имени Тахир-эфенди, управляющим округом, по его требованию.

— Вчера из далекого

путешествия, — сказал Тахир, — вернулся мой верный друг, любитель произведений художества и искусства, не только турецкого, но и европейского, Хафиз Деде. Ты знаешь, что когда он приезжает, то всегда приносит свежие новости, конечно, из области искусства, потому что нас, художников, только оно и интересует.

Пока Тахир-эфенди говорил это, сердце Шакира прыгало, как будто предчувствуя какую-то радость.

— Он сказал, что по пути назад он остановился, чтобы напоить лошадей, у реки Вардар. Ты знаешь, где это? Знаешь. И что там он узнал, случайно прослышал, о человеке, некоем христианине, вернувшемся из Центральной Европы, обогащенным знанием в производстве христианского стекла. Художнике. Безумце. Мечтателе. Делает чудеса!

— Ооооо! — воскликнул Шакир в возбуждении.

— Ты знаешь, что наше стекло бейкоз широко известно не только на востоке до Индии, но и во всей Европе. Кроме того, наше стекло и его производство ведут свою историю от мастеров сельджуков и византийцев. Ты и сам стал мастером в выработке этого стекла, вдохновленного Аллахом — чешми-бюльбюль.

— Ваша правда, эфенди.

— Кроме того, твои умелые руки донесли славу исламского стекла до дальних стран…

— Ваша правда, эфенди…

— И мне в голову только что пришла идея…

— ..?

— Что ты думаешь о соревновании?

— Что вы имеете в виду, эфенди?

— Вот что я думаю. Мы привезем этого человека сюда, в Бейкоз, и вы двое будете соревноваться, сделаете что-нибудь стеклянное, я еще не придумал что, ничего в голову не приходит, но что-нибудь особенное, что было бы достойно уважения. Кто победит, лично предстанет перед великим султаном. А ты понимаешь, что это означает — пожизненную славу и власть!

— О! — взволнованно сказал Шакир, — я думаю, что идея замечательная, и заранее знаю, что я выиграю, потому что в последнее время я разработал специальную методику которая…

— Не надо ничего мне сейчас рассказывать… но если ты готов на такое дело, я немедленно пошлю людей, чтобы они привезли этого человека.

— Посылай, эфенди…

53

Отправились.

Прибыли.

Ехали верхом на вороных конях мимо белых деревень.

Останавливались по пути, чтобы попить воды.

Некий Муса, его свита и его конь.

Проезжали мимо маленьких городков и высоких гор, проезжали мимо виноградников

и мимо неглубоких извивающихся каналов. Кони разбрызгивали воду во все стороны. Взгляд Мусы скользил по течению реки Вардар. Вверх. С ним десяток всадников, чьи имена вообще не важны. Всюду, где они проезжали, крестьяне, едва завидев их, уводили детей по домам. Хватали их и приказывали спрятаться. Женщины в поле ложились на живот в высокой траве, а дети забирались на вершины деревьев.

Мужчин нигде не было.

Мужчин не было. Они исчезли или ушли куда-то. Муса остановился в одной, казалось, заброшенной деревне, чтобы отдохнуть. Нигде ни шороха, тишина. Никто не знал, да и предположить не мог, что Муса вышел на охоту за чистым искусством.

Через несколько дней они доехали до места, где жил Храпешко.

Он был в мастерской, в которую уже давно никто не заходил, потому что там делались бесполезные вещи: всякие безделушки и маленькие украшения.

— Мы пришли во имя искусства, — сказал Муса вместе со всеми другими, ехавшими за ним.

— Ну да! Так мы и поверили, — сказали крестьяне, попрятавшиеся по домам, — и другой Муса, сборщик налогов, тоже так говорил, а гляди, что вышло…

— Правду говорю, мы приехали за искусством…

Потом Муса начал подробно рассказывать, что великий тот-то и тот-то оттуда-то и оттуда-то приглашает Храпешко на соревнование со знаменитым мастером исламского стекла Шакиром Мусаоглу.

— А если я не захочу? — спросил Храпешко.

— Ты не можешь не хотеть, ибо никакой художник не отказался бы от такого предложения. Дело не в деньгах, деньги будут, дело и не в славе, и слава придет, дело только в том, чтобы помериться силами в искусстве.

— Искусство не признает соревнований.

Сказал Храпешко и был прав.

— Это правда, но оно признает опыт. А твой опыт ограничивается христианским стеклом. Разве ты не хотел бы попытаться понять способы и методы, с помощью которых мы делаем наше стекло?

Храпешко был вынужден самому себе признаться, что ему было бы любопытно. Ему все равно делать нечего. Он расспросил и о славе, и о власти, которую можно приобрести, если появиться перед султаном; плюс крупная сумма денег, плюс оплата всех дорожных и других расходов. И, понятное дело, решил ехать. Другими словами — здесь его ничто не держало.

На этот раз Храпешко попрощался с Гулабией и сказал ей, что ему нужно ехать в командировку, но что он скоро вернется и что его требует к себе такой-то и такой-то большой человек из такого-то и такого-то места для того-то и того-то.

Гулабии приятно, что ее мужа так хорошо знают, и она не скандалит.

Она знает, что на этот раз он вернется. Вон он Бейкоз, рядом.

— Поезжай! — говорит она, держа маленького Бридана за руку. Тот опять плачет.

Храпешко, садясь верхом на коня, прежде чем уехать, еще раз смотрит на нее.