Хребты Безумия
Шрифт:
Не задерживаясь более на тропинке, я решительно переступил порог дома и притворил за собой дверь. Этот шаг стоил мне заметного душевного напряжения, и, оказавшись отрезанным от внешнего мира, я сразу же возжелал скорейшего в него возвращения. Нет, ничего зловещего вокруг меня не было, напротив, холл понравился мне своей изящной отделкой и прекрасной мебелью в стиле позднего колониального периода; я с восхищением подумал о том, что человек, который мог так изысканно обустроить свой холл, явно получил хорошее воспитание. Гнало же меня отсюда нечто очень смутное и невыразимое. Быть может, виной тому был какой-то странный запах, не дававший мне покоя с тех пор, как я оказался под крышей этого дома, но, с другой стороны, даже в самых ухоженных старинных усадьбах обычно попахивает пылью и тленом.
VII
Отбросив в сторону мрачные мысли и следуя наставлениям Нойза,
Я снова взглянул на знакомое лицо, на сей раз с горечью и тревогой, ибо на нем явственно проступали следы тяжелой болезни. И не только от астмы выражение этого лица стало напряженным, замкнутым и неподвижным, а взгляд немигающих глаз — пустым. Тут крылось нечто большее — явно сказалось напряжение от пережитых кошмаров. Испытание подорвало силы бесстрашного первопроходца заповедного мира — но разве какой-либо другой, даже гораздо более молодой человек смог бы выдержать такое? А неожиданный благополучный исход, кажется, наступил слишком поздно и уже, увы, не спасет исследователя от общего нервного истощения или еще чего-нибудь похуже. Тонкие кисти его рук лежали на коленях безжизненно, безвольно, и было в этом зрелище нечто непередаваемо жалкое. Он утопал в просторном домашнем халате, а его голова и шея то ли были обмотаны ярко-желтым шарфом, то ли прикрыты капюшоном.
В этот момент я опять заметил, что он пытается заговорить со мной. Поначалу я едва мог разобрать этот надсадный шепот, потому что движения его губ были не видны из-за седых усов, а в самом издаваемом ими звуке было что-то сильно раздражавшее. Однако я сосредоточился и почти сразу же на удивление хорошо уловил сказанное. Говор оказался явно не деревенским, а речь — еще изысканнее, чем я ожидал по его письмам.
— Я полагаю, вы и есть мистер Уилмарт? Извините, что приветствую вас сидя. Я серьезно болен, о чем мистер Нойз, вероятно, предупредил вас; однако я не в силах отказать вам в приеме. Вы помните, о чем я писал в своем последнем письме? Мне еще так много нужно вам рассказать. Но это — завтра, когда я буду чувствовать себя получше. Я просто не нахожу слов, чтобы выразить, как я рад нашей встрече после этого долгого знакомства по переписке. Надеюсь, папка с материалами при вас? И снимки с пластинкой тоже? Нойз поставил ваш чемодан в холле — должно быть, вы и сами заметили, когда шли сюда. Боюсь, что весь остаток сегодняшнего дня вам придется почти полностью заботиться о себе самому. Ваша комната — наверху, как раз над этой; а распахнутая дверь на лестничной площадке ведет в ванную. Справа от вас находится дверь в столовую, где вам уже подано кушать — можете приступать, как только вам будет угодно. Завтра, возможно, мне удастся сыграть свою роль хозяина с большим успехом — а сейчас, увы, я ослабел от болезни и чувствую себя в крайней степени беспомощным.
Располагайтесь поудобнее; кстати, письма, снимки и пластинку можете вынуть из чемодана и оставить у меня на столе. Наверху они вам ни к чему, потому что мы будем заниматься ими здесь: видите, вон там, на угловой этажерке, у меня установлен граммофон.
Нет-нет, весьма благодарен, но вы не в силах помочь мне. Эти приступы случаются у меня уже давно. Перед сном загляните ко мне — пожелаем друг другу спокойной ночи, — а на покой вы можете укладываться, когда вам будет угодно. Я пока буду отдыхать здесь, а может быть, останусь здесь до утра; я часто ночую в кабинете. Завтра мне будет намного легче заняться тем, что нам предстоит. Надеюсь, вы сознаете всю необычайную важность этого дела? Перед нами — одними из немногих избранников на этой планете — разверзнется бездна эпох, пространств и знаний, выходящая за рамки научных и философских теорий, созданных человеком.
А известно ли вам, что Эйнштейн ошибается, утверждая, что тела и силы не могут развить скорость выше световой? На самом деле могут.Прибегнув к соответствующему средству, я, например,
На Югготе есть величественные города; они обнесены гигантскими каскадами башен из черного камня — наподобие того, который так и не дошел до вас с моей посылкой. Тот камень привезен на Землю с Юггота. Солнечный свет на этой планете не ярче звездного, но тамошним обитателям свет и не нужен. У них есть другие, более развитые органы чувств, и свои громадные дома и храмы они строят без окон. Свет им даже вреден — он мешает и сбивает с толку, потому что в черном космосе за пределами нашего пространства и времени, откуда они пришли, света вообще не существует. Впечатлительному человеку пребывание на Югготе грозит сумасшествием — но я все равно еду. От одного взгляда на порожистые черные реки, протекающие под загадочными гигантскими мостами — а мосты эти возвели представители какой-то еще более древней цивилизации, вымершей и преданной забвению до того, как пришельцы прибыли на Юггот из бездны мироздания, — всякий начнет творить, как Данте или Эдгар По, если, конечно, сумеет остаться в здравом уме.
Нельзя, однако, забывать вот о чем: этот погруженный в вечный сумрак мир с его грибными парками и слепыми, без окон, городами на самом деле вовсе не ужасен. Таковым он мог бы показаться лишь нам. Не исключено, что и этим существам он показался ужасным, когда они впервые ступили на Юггот в первобытные времена. Они ведь попали туда задолго до окончания легендарной эпохи Ктулху и помнят, каким был Р'льех до его погружения на дно. Некоторое время они жили под поверхностью Земли. Вот вам, кстати, и еще один пробел в человеческих познаниях: отверстия в земной коре — некоторые из них расположены здесь, в горах Вермонта, — ведут в огромные миры с неведомой нам жизнью: в залитый голубым светом К'ньян, озаренный багрянцем Йот и погруженный во мрак Н'кай. Именно оттуда, из Н'кая, и появилось чудовище Цатоггуа, то самое бесформенное жабоподобное божество, о котором упоминается в Пнакотикских рукописях, «Некрономиконе» и мифологическом цикле «Коммориом», который сохранил для потомков Кларкаш-Тон — главный жрец Атлантиды. Однако все это мы обсудим несколько позже. Сейчас уже, наверное, около пяти часов. Принесите-ка лучше все нужное из портфеля, подкрепитесь, а затем возвращайтесь сюда — поговорим обо всем более обстоятельно.
Я принялся исполнять волю хозяина: сходил за чемоданом, выложил на стол требуемые материалы, а потом поднялся в отведенную мне комнату. Когда я слушал шепот Эйкли, у меня в глазах все еще стоял ужасный след когтей на обочине дороги, и это обстоятельство производило на меня странное впечатление; а описание заповедного Юггота, этого неведомого мира грибковых существ, вогнало меня в дрожь. Я очень сочувствовал страдающему Эйкли, однако не скрою, что его хриплый шепот вызывал не только жалость, но и отвращение. Не надо бы Эйкли так упиваться этим Югготом с его мрачными тайнами!
Моя комната оказалась очень уютной и хорошо обставленной; плесенью здесь не пахло и раздражающей вибрации в воздухе не ощущалось. Положив чемодан, я снова заглянул к Эйкли, а затем отправился отведать его угощений. Столовая располагалась сразу же за кабинетом, а дальше за ней, как я понял, была пристройка, где размещалась кухня. На обеденном столе меня ждал обширный поднос с бутербродами, пирогом и сыром; а рядом с кофейным прибором стоял термос: значит, и о горячем кофе для меня позаботились. Я налил себе полную чашку кофе — и вот тут-то обнаружил единственный изъян в гастрономическом вкусе моего хозяина: после первого же глотка я почувствовал, что напиток слегка — но очень неприятно — горчит, и больше к нему не прикасался. За трапезой я неотступно думал об Эйкли: каково ему там, за стеной, сидеть в своем большом кресле, погрузившись во мрак и тишину. Я даже сходил к нему и попытался уговорить откушать вместе, однако он прошептал, что пока об этом не может быть и речи. На сегодня ему позволительна лишь чашка молока с солодом — но и это попозже, перед сном.