Хренодерский переполох

Андрианова Татьяна

С проворством дикой кошки Параскева метнулась к валявшемуся на поляне суку плотоядного дерева, схватила его и не мешкая врезала палкой прямо по месту, где только что лежала, но промахнулась. Удар пришелся по замешкавшемуся Панасу, он охнул, попытался оттолкнуть палку, но тут же зубы плотоядного сука вцепились в беззащитную ладонь и принялись рвать ее, издавая жуткие завывания. Панас завопил благим матом. Супруга охнула и стала отдирать разозленный кусок древесины, но дерево вцепилось насмерть — оторвать его можно было только с куском руки, но травмированная конечность была чем-то очень дорога и голове и его супруге. Кто-то особенно догадливый метнулся в Хренодерки за пилой — иначе плотоядное дерево было не оторвать, хватка у него железная.

Пока

суд да дело, старейшая жительница села бабка Рагнеда, осторожно шаркая ногами, обутыми в затейливо плетенные лапти, по лесной подстилке подошла к месту, где только что в крепких объятиях возлежали супруги. Что-то торчащее из груды листьев привлекло внимание старой женщины. С годами ее зрение ухудшилось, вблизи она почти ничего не видела, зато отчетливо различала дальние предметы. Рагнеда коснулась клюкой интересного предмета, на поверку оказавшегося кистью девичьей руки. Женщина громко охнула и села бы на землю, если бы к ней вовремя не подоспели внучки. Они подхватили обмякшее старушечье тело и сами вздрогнули, обнаружив страшную находку. На поляне раздался горестный вопль. Сбылся самый страшный сон головы — не стало ведьмы в Хренодерках.

Ведьму хоронили всем селом. Панаса освободили от захвата зубов плотоядного сука, и теперь с рукой, висящей на перевязи, он выглядел так, словно лично дрался за жизнь девушки и проиграл. Бабка Дорофея, обязанная Светлолике своим женским счастьем, на что в своих годах уже и не рассчитывала, отжалела невольной благодетельнице свой подвенечный наряд. Белое платье оказалось ведьме не по размеру, но обряжавшие ее женщины решили, что в наряде не на балу танцевать, а в гробу полежать можно и в свободном. Платье подкололи по фигуре, короткий подол скрыли белым саваном. Местные плотники спроворили гроб прочный, ладный, не пожалели ни досок, ни гвоздей, ни лака. На белой подушке, набитой местным разнотравьем, девушка смотрелась как живая, словно только прилегла отдохнуть и нечаянно уснула. Расчувствовавшиеся бабы навзрыд рыдали рядом с гробом, громко виня себя в случившемся.

Умудренный опытом жрец Всевышнего Гонорий, внимательно осмотрев покойную, обнаружил две ранки на шее и предложил вогнать кол в сердце ведьмы. Мол, береженого Всевышний бережет, а смерть очень уж подозрительная. Это он зря сказал. Женщины взъярились не хуже злобного лесного духа под названием «маньяк» и чуть не перешли врукопашную, отстаивая тело почившей от надругательства.

— Виданное ли это дело, чтобы в сердце, и без того разбитое, да колья втыкать? — гудели бабы. — И так бедняжку в храм вносить нельзя, а мы еще и деревяшку вобьем?

Мужики благоразумно отступили. И хотя многие находили идею жреца хорошей, смельчаков воплотить ее в жизнь не нашлось. Погудели они немного, покосились в сторону прекрасной половины человечества, воинственно потрясающей скалками, да и успокоились. С бабой спорить — оно завсегда себе дороже выходит. Ежели она втемяшила себе чего в голову, так хоть что с ней делай, ни за что не передумает. В итоге на сельское кладбище шли по отдельности. Вокруг гроба столпились жалостливые, всхлипывающие женщины, не расстающиеся как со скалками, так и с платками. Мужчины следовали на некотором отдалении, чтобы не огрести ненароком в лоб. Впрочем, некоторых особо смирных допустили гроб нести, но за ними наблюдали зорче, чем курица бдит, чтобы коршун не утащил единственного цыпленка.

Сами похороны постепенно переросли в сельское собрание вокруг свежего холмика, заботливо украшенного еловыми веточками и прошлогодними сухоцветами. Бабка Рагнеда не пожалела даже единственного цветка в горшке, чудом перезимовавшего в ее избе. Сельчане судили и рядили, как дальше жить без ведьмы. Без магической поддержки жители Хренодерок имели все шансы охренеть в буквальном смысле этого слова: овощная культура хрен, бурно произраставшая на местных огородах, где надо и где его совсем не желали, грозила заполонить все вокруг. Горе сельчан было неизбывным

и глубоким, как Ведьмино озеро. Судили-рядили до темноты, спорили до хрипоты, но к единому мнению так и не пришли. Некоторые предлагали заслать гонца чуть ли не в столицу Рансильвании Шепатур с нижайшей просьбой прислать другую ведьму, если не окончившую Академию, так хотя бы из числа отчисленных. Другие предлагали не искать добра в столице, а выбрать кого-нибудь из своих, хорошо знакомых. Мало ли талантов проживает в Хренодерках? И не сосчитаешь. Пускай поживет на отшибе, а там, глядишь, научится. Небось козу доить и хлеб печь не у всякой бабы сразу получается.

Но тут встали против сами женщины. На окраину отселять? Ишь чего, ироды, удумали! Почитай, каждая женщина в селе замужем. А какая нет, та еще возрастом не вышла отдельно от мамки с папкой жить. Да еще в лесу, где и нечисть водится, и зверья хищного полно. Кто же согласится родимое дитятко в такое опасное место одно отправить? Договорились дежурить по очереди. Составили список женщин, от старух до невест, — и будут все по недельке дежурить в ведьминой избе.

— А гонца все равно послать надо, — авторитетно заявил жрец Гонорий, зябко кутаясь в свою кацавейку. — Я и грамотку ему напишу. Скажу, куда сходить надобно. Только деньги в дорогу надобно всем миром собрать.

Народ зашумел. Денег давать не хотелось. В семьях каждый медяк был на строгом учете и берегся пуще зеницы ока. Но новую ведьму заполучить очень хотелось, а ежели она будет из самой столицы, то жители Репиц и Гнилушек наверняка удавятся от зависти. На том и порешили. Опечаленный народ отправился во двор головы на поминки. Алкефа кинула прощальный взгляд на сиротливый холмик. Всем известно, что ведьму полагается хоронить за оградой кладбища, ибо негоже лежать ей в освященной земле, от этого святость места как бы истончается, портится, и на погосте может разная нечисть завестись. Алкефа поправила несколько выбившихся из общей композиции веток, чтобы лежали понарядней. Если дух почившей не ушел еще далеко, пусть ее душа порадуется, глядя на красоту растительного надгробия. Сельчанка разогнула спину, поправила растрепавшиеся рыжие волосы, одернула модную юбку, подняла взгляд и обомлела: на нее из темноты уставилась пара красных горящих, как угольев, глаз. Молодая женщина испуганно присела, ахнула и задала такого стрекача, что зайцам впору брать у нее уроки.

Валсидал, а это он испугал селянку дивным цветом своих глаз, спокойно и бесшумно вышел на поляну, как только затих топот быстрых женских ног.

«Хоть бы на этот раз никого не привела», — с тоской подумал он.

Бросил задумчивый взгляд на могилу Светлолики и исторг из недр исхудавшего тела мученический вздох:

— А земли-то навалили! И лопату не оставили.

Действительно, необходимого для раскопок инструмента не было. Алукард несколько раз пнул земляное надгробие, словно рассчитывал, что земля разверзнется сама и явит ему новообращенную упырицу, но чуда не произошло. Пришлось брать это в свои крепкие руки. Он прикинул расстояние до деревни, где можно было разжиться не только инструментом, но и большими неприятностями, прикинул все за и против и наконец решился.

— Кто не рискует, тот не пьет шампанского, — назидательно изрек вампир и отправился в Хренодерки. Хотя шампанского никогда не любил из-за пузырьков, но фраза ему нравилась.

Уставший за день Флоднег с не менее утомленным Лютым вышли на поляну с избушкой ведьмы, когда тьма уже поглотила лес, и ночные звери вкупе с нежитью стали покидать свои дневные лежки в поисках пропитания. Увидев одинокую избу, боевой маг обрадовался, что вышел к человеческому жилью (по его опыту нежить строить дома пока не научилась). Кто бы ни проживал здесь, каковы бы ни были причины у отшельника искать уединения, это все-таки лучше, чем искать ночлег в полном опасностей лесу, где к тому же рыщет обозленный многовековой неволей вампир. Горячий ужин и несколько часов сна будут как нельзя кстати.