Хреновинка [Шутейные рассказы и повести]
Шрифт:
— Я тоже… А будьте столь добры: Зощенко — москвич?
— Нет, что вы, что вы… Он самый ленинградский, наш. А брюки, ежели хотите, я зашью.
— Благодарю вас, — корректно поклонился я. — Тем более, что я могу их выбросить в другую комнату: я человек скромный, стыдливый и очень чутко отношусь к проблеме пола — чужая семья для меня святая святых. Будьте спокойны.
Она в ответ буркнула какое-то малопонятное слово, вроде как «дурак», и надула губки.
Затем, чтоб не вдаваться в мелкую макулатуру, я умолчу о моем дальнейшем поведении по поводу восхитительной
Словом, в одном белье лежал в отсутствии гражданского мужа на кушетке под пикейным одеялом. «Божественная ночь, очаровательная ночь», — думал я, засыпая, как Гоголь.
И слышу из-за перегородки женский крик: «Петя! Петька!» — то есть виноват: «Петр Петрович! Вставайте! Гражданский муж приехал!».
Действительно, со двора крепко стучались.
Я быстро надел жилетку с часами, схватил штиблеты, брюки, пиджачишко и благополучно выпрыгнул на улицу, в крапиву. Боже мой! А вдруг дискредитированному мужу придет дикая фантазия выстрелить дробью из ружья. И припустился я бежать вдоль Черной речки. А впереди гляжу — человек. Стоит этот человек и пристально смотрит на меня. Черт возьми! А вдруг это сам Зощенко материалы собирает… Ну, пропала моя буйная головушка! Пропечатает с фамилией и с адресом, разнесет по всей России, сложит меня вдвое и в карман засунет в смысле смеха. И покрылся я сразу мокрым потом, как чахоточный.
— Стой, приятель! А ну давай дербанку, долью…
— Ой, ради бога… Не загораживайте дорогу… я караул закричать могу!
— Да ты что, черт драный, нешто не признал меня? Ты свой или не свой? Ведь ты ж по фене ходил… Много слямзил? Деньги есть? Что ж, я задаром, чтось, караулил тебя от мента, пока ты по тихой работал?
— Я ж в гостях был!.. Вследствие половой проблемы я…
— Ха! В гостях! А пошто с хапаным из второго этажа в окно? А пошто кофту бабью смыл, ежели ты гость? Не крути вола! Ты свой. Давай, давай…
Он вырвал у меня неожиданную кофту, брюки с пиджаком и съездил по загривку. Я упал и сразу догадался, что этот субъект далеко не Зощенко. Тот смехом валит, этот физкультурным кулаком.
— Извиняюсь, — говорю. — Вы напрасно меня принимаете за своего брата, за налетчика… Я…
— Ты в окно скакал?
— Скакал.
— Так кто же ты?
— Я честный.
— А в окно скакал?
— Скакал.
Он как ткнет меня в лоб, так в ушах и зазвенело. И давай срывать с меня жилетку с часами, приговаривая:
— Так бы и сказал давно, что ты честный, черт. Фраер, тилигент… Тогда я и подштанники должон со шкурой с тебя снять.
Я рванулся, заорал и помчался в близлежащий переулок. Бегу в одной рубахе, нагишом, галстук потерял, размахиваю прогрессивным зонтиком, кричу:
— Спасите! Караул! Половая проблема! Филармония!..
— В чем дело? Стой! — в вежливой форме сказал подоспевший милицейский и корректно поймал меня за подол рубахи.
Я со страху в чувство не могу прийти. Прямо внезапное помрачение
— Половая проблема!.. Филармон!.. Вследствие половой проблемы! Дама!.. Половой вопрос…
Гражданин дворник подошел с метлой.
— Надо скорую помощь вызвать, — приказал милицейский. — Больной. Надо быть, из сумасшедшего дома убежал.
— А как сказать в телефон-то? — спросил дворник.
— Как сказать? Скажи, мол, задержали в голом виде, подозрительный, по уму больной. Помешан вроде как на половой проблеме. Буйный.
Мне это слово «буйный» очень обидным показалось, потому что я смирнехонько сидел на булыжной мостовой и тихо благодарил судьбу, что не попал в зубоскальную литературу. Будь ты проклята, эта проблема, сверху донизу.
Маруся, ангел! А твой красный зонтик в моем красном уголке стоит. Адью! Мерси!
ПЬЯНАЯ БОЛЬНИЦА
Взять, к примеру, хлеб. Сколько хочешь его кушай — пьян не будешь. А наготовь с этого хлеба самогонку — с ног валит. И еще опыт был: зарыли мы как-то бутылку водки в рожь, в зерно, недельки через две вынули — гольная вода. Выходит: хлеб опять взял свою силу из вина. Хлеб из вина душу вынимает, вино — из человека.
Например, идем мы с кумом в обнимку по улице, пьяные, конешно. Кум потрезвей, поддерживает меня под пазухи, говорит мне: «Не бузи, шагай в плепорцию, каждой ногой в отдельности, левой, правой».
А я иду и плачу.
Горькими заливаюсь, говорю приятелю: «Вот иду я домой, морда в крови, ноги не работают, все пропил… А дома жена, ребята… Окромя того, живых чертей стал видеть… Эх, пропал я, загиб совсем…»
А кум и говорит:
— Вот больница… Объявись… Вылечат.
Вошли в больницу, нам отпор: пьяниц не лечат здесь.
— А вот примете! — заорал я.
— Нет, не примем.
— Примете! — и побежал на воздух, от ярости даже хмель во мне прошел. — Айда через мост! — скомандовал я куму.
И, как мостом пошли, я вырвался, бултых в канал, в водичку. Стал тонуть, пузыри пускать. Народ сбежался, вытащили. И поволокли меня в ту же самую больницу.
— Теперича можно? — спрашивает кум.
— Теперича вполне можно, — ответили нам. — Утопленников, ежели по инструкции, берем.
На другой день увезли меня в пьяную больницу. Лежу я средь пропойц, воздыхаю: вот до чего, дурак, на старости лет достукался. «Эх, Степан, Степан, — говорю себе, — с чем умирать будешь? Гляди, руки трясутся, сердце трепыхает, сам почернел весь. Жаль мне тебя, Степан…»
Вот приводят меня утром в большую комнату. А в комнате вдоль стен под самый потолок скамейки, а на скамейках сидят, студенты называются. Есть и женский пол. Девчонки, конешно, стриженые, которые в очках. Все одеты само бедно, как парни, так и девушки.
Велел мне господин профессор рубаху снять, стал выстукивать молоточком против сердца. А тут в трубку поставил ухо: желательно ему вызнать, сколь правильно сердце тукает. Слушает, а сам все головой неутешительно качает. Качает и качает.