Христа распинают вновь
Шрифт:
Для того чтоб было прохладнее, они расстелили большой ковер прямо во дворе и легли. В воздухе пахло тимьяном, изредка слышались какие-то ночные голоса, подчеркивающие царящую кругом тишину, взошла ущербная луна.
— Я беспокоюсь о несчастном Панайотаросе, который не может заснуть сегодня.
— И я, — тихо сказал Манольос. — Он меня больше всех заботит.
— И я о нем больше всех думаю, а почему?
— Потому что он погубил себя из-за большой любви, Яннакос! У него сильная, но грешная душа. Он запутался в страстях, озверел, рвется, чтобы освободиться, но, увы, запутывается
— Клянусь головою, что не он убил Юсуфчика, — сказал Яннакос, которому хотелось поговорить. — Да скажи наконец, Манольос, кто его убил? Скажи, чтоб я успокоился. Неужто и впрямь Панайотарос?
— Спи, Яннакос, спи! Нет, не он.
— Слава тебе, господи! — сказал Яннакос удовлетворенно и закрыл глаза.
Манольос тоже закрыл глаза, ему хотелось поскорее остаться наедине с собою. В последнее время ему нравилось даже днем закрывать глаза; казалось, что так он яснее видит свою душу.
В последнее время он часто вспоминал слова одного монаха. Как-то однажды к отцу Манасису пришел схимник и пробыл у него целый день; он только на минуту открывал глаза, а затем снова быстро их закрывал. «Открой глаза, отче, — сказал ему Манасис, — открой их, чтоб увидеть чудные творения бога». — «Я закрываю свои глаза, — ответил ему схимник, — и тогда вижу того, кто создал эти творения».
Точно так же теперь и Манольос закрывал глаза, чтобы видеть Христа и слышать его голос. Он прочитывал какой-нибудь стих из евангелия, а потом закрывал глаза и словно продолжал куда-то идти. В нежном сумраке он ясно различал Христа, одетого в белое… За ним двигались его ученики, — и он, Манольос, тайком шел последним в этом шествии.
— Завтра у нас много работы, — прошептал он, закрывая глаза, — трудной работы, помоги мне, Христос! Помоги, Христос! — вздохнул он снова, как будто умолял, как будто призывал в ночи Христа.
И Христос пришел. Когда на рассвете Манольос проснулся и перекрестился, у него в голове сверкнул последний сон — яркий, как утренняя звезда. Будто шагал он по берегу какого-то голубого озера; он торопился, раздвигал камыши и кусты и шел вперед. Но пока он шел, камыши и кусты превращались в тысячи мужчин и женщин, следовавших за ним. Подул ветер, и тогда все, начали кричать: «Убейте его! Убейте его!»
Он пробовал уйти. Но кто-то сильной рукой схватил его за плечо, и чей-то голос произнес: «Веруешь?» — «Верую, господи!» — ответил Манольос, и ветер тут же прекратился, а мужчины и женщины снова превратились в камыши. И перед ним возник огромный, раскидистый платан, на котором щебетали ласточки, а на одном суку висело чье-то тело и, как колокол, раскачивалось в воздухе. Манольос вздрогнул и сделал движение, будто хотел уйти, но тот же голос снова произнес: «Иди, не останавливайся!»
Он закричал и проснулся. «Иди, не останавливайся — это и есть глас божий!» — подумал он.
Манольос вскочил, умылся, причесался, надел свой лучший костюм,
— Эй, Яннакос, — закричал он ему радостно, — проснись, лодырь!
Яннакос открыл глаза и залюбовался своим другом.
— Ты вырядился, как жених, Манольос, — сказал он, — глаза твои блестят. Какой хороший сон приснился тебе?
— Пошли, — сказал Манольос, — не будем терять времени, подумай, в каком страхе сейчас Панайотарос, подумай, в каком страхе сейчас наше село! Пошли скорее!
ГЛАВА IX
Какая великая радость — проснуться утром с мыслью, что ты принял важное решение. Манольос спускался с горы с удивительной легкостью, почти летел, не касаясь земли, — ему казалось, что архангелы раскрыли свои крылья и несут его от скалы — к скале, как маленькое, гонимое нежным ветерком облако.
За ним, задыхаясь, спешил Яннакос, но не мог догнать его.
— Мне кажется, у тебя крылья появились, Манольос! — кричал он. — Подожди немного, а то мне не угнаться за тобой!
А Манольос действительно чувствовал крылья под ногами и не мог замедлить свой полет. Разве мог он сказать крыльям: остановитесь, подождем Яннакоса!
— Хочу, но не могу, Яннакос, — крикнул он ему, — я тороплюсь!..
Такое же ощущение появилось у него еще тогда, когда он, закрывая глаза, следовал в своих грезах за Христом, дабы сеять доброе слово или в каменистую, или бесплодную почву, когда он летел, следуя за Христом из Генисарета в Иудею, когда он проходил с верными друзьями небольшие любимые селенья — Капернаум, Кану, Магдалу, Назарет, Самарию, когда посещал дорогие ему окрестности Иерусалима — Вифанию, Вифлеем, Вифавару, Иерихон, Эммаус… Вот так и сегодня летел Манольос… Словно шел по стопам Христа, спускаясь в Ликовриси… И все более невесомым становилось его тело, и он чувствовал, что по лицу пробегают мурашки и с него как будто спадает чешуя. Он чувствовал, что кожа становится мягкой и нежной, как сердцевина камыша!
Манольос замер в испуге; сердце его дрожало. Чья-то спокойная, ласковая, как горный утренний ветерок, рука коснулась его лица и погладила его.
Он уже был уверен, но еще не осмеливался ощупать лицо, чтобы больше не сомневаться.
«Чудо! Чудо!» — думал он и весь дрожал.
Подошел запыхавшийся Яннакос, поднял глаза, посмотрел на Манольоса и закричал:
— Дорогой Манольос, дорогой Манольос! — и бросился в его объятия.
Манольос провел рукой по лицу, жадно ощупывая его пальцами: дикое мясо растаяло, как воск, опухоль спала, лицо опять стало человеческим.
— Слава тебе, господи… — прошептал Манольос и перекрестился. — Слава тебе, господи! Бог простил мои грехи…
— Манольос, дорогой, — крикнул Яннакос, и губы его задрожали, — дай мне поцеловать твою руку… Ты победил искушение, твоя душа очистилась, с лица исчезло клеймо сатаны!
Яннакос протянул свою грубую руку и долго молча гладил лицо друга.
— Пошли! — сказал Манольос. — Нельзя терять времени!
Солнце взошло, уже весело пели петухи и лаяли собаки, но поля внизу еще тонули в прозрачном тумане. Вскоре друзья увидели Ликовриси.