Христа распинают вновь
Шрифт:
— Я тоже боюсь, — сказал архонт, — но делаю вид, что не боюсь, — таков мой долг.
Старый скряга покачал головой, но ничего не ответил.
Старосты теперь проходили мимо дворика вдовы. Катерина открыла калитку и хотела им сказать: «Не падайте духом, архонты! Не падайте духом!» — но не осмелилась.
Никто не посмотрел на нее; все даже ускорили шаг, как будто проходили по смрадному переулку, — еще немного — и заткнули бы носы.
Только Яннакос и Костандис приостановились.
—
— Ты Панайотароса видела? — тихо спросил Яннакос. — Ага и его позвал к себе.
— Давно я его не видела, сосед, — ответила вдова, — но, наверно, где-то здесь крутится, потому что только сейчас я слышала его голос, — он ругался с сеизом, который приходил за ним.
— Ну, уходи к себе, — повторил Костандис, — и запрись.
И они отправились дальше. На площади показался Михелис. Он подбежал к отцу.
— Михелис, — сказал старик, не останавливаясь, — до свиданья!
— Не расстраивайся, отец! — ответил сын и поцеловал ему руку.
Поп Григорис повернул голову.
— Михелис, — сказал он, — и вы, остальные, отправляйтесь домой! Мы сейчас входим в логово льва, но вместе с нами входит и бог. Не бойтесь!
Ворота дома аги были открыты настежь.
— С нами господь бог! — сказал поп, перекрестился и перешагнул порог. За ним последовали остальные старосты. Старик Ладас споткнулся, но его поддержал архонт Патриархеас.
Большой двор, вымощенный плитами, между которыми кое-где росла трава, был пуст. Слева, из маленькой двери конюшни, высунулась лошадиная морда; лохматая собака, лежавшая на навозной куче, подняла голову, тявкнула недовольно, но не встала, поленилась.
На пороге дома показался сеиз. Был он бледен, его правый глаз косил, нижняя челюсть дрожала; он не успел еще сегодня вычернить свои усы, и в них проглядывали седые жесткие волоски. Словно в большой праздник, был он одет в парадную форму, на его широком красном кушаке висела сабля.
Заметив их, он нахмурил брови.
— Снимайте обувь, гяуры, — заревел он. — Ага ждет вас.
Подошла горбатая старуха Марфа, помогла старостам снять туфли и поставила их в один ряд у порога.
— Смелее, мои архонты, — сказала она им вслед. — Смелее!
Поддерживая друг друга, они поднялись по узкой деревянной лестнице, вошли в комнату и остановились. Окна были плотно закрыты, и вначале они ничего не увидели, но почувствовали, что где-то в глубине прячется зверь, что зверь этот неотступно следит за ними, вот-вот прянет.
Старик Ладас прижался к архонту Патриархеасу и дрожал от страха.
Поп Григорис сделал шаг, потом другой, глазами отыскивая агу. В комнате пахло раки, дымом и нечистым человеческим дыханием.
Вдруг
— Гяуры!
Все повернулись на звук голоса и увидели агу, закутанного, лежащего на огромной подушке. Он упирался ногами в стену, на поясе у него поблескивали большие серебряные пистолеты. Перед ним стояла высокая бутылка раки.
— Дорогой ага, — тихо сказал поп, — мы к твоим услугам.
— Гяуры! — снова заревел ага. — Сюда, сеиз!
Сеиз рванулся от дверей, где ожидал приказаний, и остановился около аги.
— Саблю наголо — и жди!
— Дорогой ага… — повторил поп.
Но ага не дал ему договорить.
— Гяуры! — крикнул он, — один из вас вонзил свои когти в мое сердце. Юсуфчика моего…
Но голос его прервался: слезы душили агу.
Он вытер глаза, наполнил стакан раки и выпил его залпом. Потом тяжело вздохнул, грохнул стаканом об стену, разбив его вдребезги.
— Кто же убил моего мальчика? — гаркнул ага. — Здесь только гяуры живут, значит, гяур его и убил! Не ты ли, пьяница Панайотарос?
Из дальнего угла послышался глухой рев. Все повернули головы и в полумраке увидели Панайотароса, привязанного к кольцу в стене. Наверно, ему разбили голову, — учитель, который стоял сзади других, увидел кровь, стекавшую с головы и шеи Панайотароса.
Ага снова повернулся к старостам.
— Я вас запру в темнице, — заревел он, — и каждое утро буду по одному вешать на платане! Пока не найдете убийцу! Я повешу сперва вас, главарей, потом всех остальных мужчин, а под конец повешу и женщин — уничтожу все село! Пока вы не найдете убийцу! Ты слышишь, козлобородый? Какой вред вам сделал мой Юсуфчик? Хоть когда-нибудь он тронул кого? Хоть когда-нибудь он сказал вам плохое слово? Сидел он на балконе, жевал мастику и пел. Гяуры, разве он причинил кому-нибудь из вас зло? Почему вы отняли его у меня?
— Дорогой ага, — начал опять поп Григорис, — клянусь всемогущим…
— Замолчи! Я выдерну по волоску твою бороду! Тебя я не повешу, бык, а посажу на кол! Что же плохого сделал вам мой Юсуфчик?
И он снова заплакал.
— Дорогой ага, — сказал старик Патриархеас, устыдившись, что священник один принимает на себя всю бурю, — дорогой ага, я всегда, и ты это знаешь, был верным…
— Замолчи, свинья! — заорал ага. — Тебя, старый осел, не выдержит веревка, так я возьму заржавевший нож и буду колоть тебя целую неделю, чтоб успокоить зуд в руках! Знаю я, гяур, что не ты его убил! Меня приводит в бешенство одна мысль: вы живы, а мой Юсуфчик лежит вон там, в соседней комнате, мертвый… Я встану и подпалю село с четырех сторон, чтоб сжечь всех вас, будьте вы прокляты!