Христианский квартал
Шрифт:
Левый колеблется. Правый возражает.
Дезактивация причинного объекта приведёт к нарушению равновесия, угасание - не приведёт.
Левый согласен. Правый удовлетворён.
Гармония.
Лёгкое касание органики (малый контакт). Перемещение. Связи с удалёнными ячейками рвутся, объём сокращается.
Мы пришли, чтобы наблюдать равновесие. Мы уйдём, чтобы дать место другим. Телесная ткань - лишь носитель разума. Она не принадлежит нам. Придёт этап, когда она вновь сольётся в сладостном контакте с активной органикой, и, напитанная сенсорными ячейками
Левый отправился первым. Какое-то время ментальные нити, истончаясь, держали ещё связь. А затем оборвались, и правый ощутил ущербность и одиночество. Ненадолго.
В свой черёд, после малого - и последнего!
– контакта с кормящим симбиотом, он погрузился в губительную пучину. Гаснущий разум почти не противился, чувствуя, как ядовитая субстанция, проникая телесную ткань, разлагает сенсорные ячейки, разъедает и вымывает питательные вещества... До полного угасания.
* * *
– Носочки сам постирал? Ну наконец-то, а то уж думала: не допросишься. Наверное, самому уже вонь надоела? Хорошо, молодец, молодец. Вот теперь вижу, что не маленький. Что ж, у меня тоже кое-что для тебя есть.
– Что? Что-что? Ну мам!
– Ладно, держи.
– Уау! Это мне? Всамделе?
– Тебе, тебе. В самом деле. Только не увлекайся.
– Спасибо мам! Я щас разверну, ладно?
– Ладно.
– Мам, а чё ты сегодня такая весёлая?
– А я всегда такая, когда меня сын не огорчает.
Записка крылась в тёмноте душной хрущёвской прихожей, в кармане серого пальто. Сложенная вчетверо бумажка с голубыми размытыми печатями и медицинскими каракулями. "Подозрение на злокачественную опухоль", и, чуть ниже: "повторное обследование не подтвердило".
А за стеной, в ванной, на облупившейся трубе сохли два чёрных тряпичных кусочка. Безжизненно-чистые. Левый и правый.
Помощник
Давным-давно в селе под названием Мороз, на самой окраине, стояло две избушки. В одной жил Иван, жил бобылём, или, по-нашему, один-одинёшенек. Сосед же его, Прокопий, был человек семейный, трудился вместе с женой-красавицей, помогала им дочка-умница.
Были то края северные, недалеко от самого Великого града Устюга, зимою морозы стояли здесь крепкие, не удивительно потому, что и село называлось: Мороз.
В тот год зима особенно холодная удалась...
* * *
В такую пору на хозяйстве работ меньше, против летнего-то. Скотине в хлев сенца подложить, дров к печи наносить, на колодец за водой сбегать, а там уж можно и за ремесло приниматься.
А в избе-то хорошо сидеть, натоплено, жаром от печки пышет. Примостился Прокопий на лавке, доску стругает. Жена-Авдотья у печи суетится, обед готовит. А дочка-Глаша к окну приникла, дышет на стекло, чтоб узоры снежные оттаять. Вот, уж разошлось морозное убранство, самую чуточку, на пятачок разве, а ей и того довольно, прильнула и смотрит: как оно там, на улице?
– Папа, папа! - зовёт голосок тоненьий, - Дядя Ваня как сильно хромает, еле ходит!
– Да, не везёт нынче Ивану!
– отвечает
– Это уж точно, - отзывается Авдотья, хмуря брови на чугунки в печи, - корова ведь егойная только намедни пала! А без коровы на селе никуда!
– И заказов ему, прям как нарочно, давно не было.
– кивает хозяин, - Не знаю уж, чем он и питается!
– А всё то не спроста! Столько-то бед подряд! Это со смыслом всё!
– Это с каким ещё смыслом?
– оглядывается на жену Прокопий, даже про деревяшку от удивления позабыл.
– А с таким! По грехам это!
– Ну ты и скажешь! Уж чего-чего, а грехов у Ивана будет поменьше любого в нашей деревне. Не пьёт, не курит, не ругается, если попросишь - всегда поможет, в церкву, почитай, каждый воскресный день ходит, за 5-то вёрст в Селецкое! А святителя Николая как чтит, чуть не каждый день акафист ему читает!
– Значит, тайные грехи есть. Говорю тебе, что не иначе как кара Господня.
– А нам в воскресной школе рассказывали, - встревает тоненьким голоском Глаша, - что не всегда неприятности житейские за грехи посылаются. Иногда для испытания в вере и любви к Богу. Так и праведный Иов страдал, не имея грехов...
– Ишь ты, умная стала!
– одёргивает Авдотья, - Мать родную вздумала поучать! Отойди-ка от окна, пока нос не приморозила. Поди лучше подмети, чем без дела стоять!
Глаша послушно отходит от окна, идёт в сени за веником:
– Да, мама. А всё же хочется чем-то дяде Ивану помочь. Он такой хороший!
Авдотья, отставив ухват, сама озабоченно подходит к окну. Приглядывается в маленький кружочек. Головой качает, лоб морщит:
– Ох, бедняжечка, как он и впрямь ковыляет-то! Да к лесу напрявляется, слушай! Может, всё же, Прокоп, подсобить ему чем?
– Да я же спрашивал! Говорит: не надо ничего... Что уж тут сделаешь? Аким собирался в лес на телеге ехать, авось подбросит Ивана...
* * *
Деньки январские короткие, бегут быстро, да не всегда добро приносят.
Вот вечер. Грустный Прокопий у окна стоит, в темень смотрит. Глаша на постели лежит, второй день уж не встаёт. Авдотья над дочуркой склонилась, по головке ей проводит.
– Вроде задремала наша бедняжечка.
– шепчет мужу, - Прокоп, надо к доктору её везти, что-то долго она не выздоравливает. Сам видишь, не простая тут простуда, вон жар какой... Как бы осложнения не вышло.
– Да никто из наших нынче в город не едет.
– качает головой хозяин, - Рождество ведь на носу. А нанимать подводу - денег нет. Да и врачу ведь тоже заплатить придётся. А лекарства он пропишет, думаешь, дармовые? За всё целковые надо отстёгивать, а откуда их взять? Я уж ходил занимать к Тарасу, да он не дал, говорит, у самого нет. А Иван-то, гляди-ка, корову давеча купил! И нога у него - словно и не болела. Видать, где-то неплохо подзаработал. У него, что-ли, попросить?