Христианство и атеизм. Дискуссия в письмах
Шрифт:
Но вот вступают другие, не столь хорошие, и стало быть не такие добрые, и, стало быть, более проницательные, и заявляют: позвольте, да какой же он христанин? Почитайте повнимательней: не во Христе, а в тщете, в грешной памяти людской мыслит он своё спасение. А это уже с нашей высшей христианской точки зрения ни в какие ворота не влазит. И — свысока, хлопая по плечу: не дорос ещё.
Как всё это нам знакомо по предисловиям к книгам: тут в нём (Гёте, Канте, Эйштейне, ком угодно) проявляется (мелко-) буржуазная ограниченность… прекрасно видная автору предисловия — имя его, простите, не упомню, ибо нечего же помнить — с его, видимо, классовой неограниченностью. Впрочем, что уж там авторы предисловий, а мы сами не грешны ли тем же? Разве
Но — защищая нас — у нас это так, привыкли, ну, считаем себя умнее других, так ведь быть умнее или глупее кого-то, тут, скажем, 50 % вероятности попасть в точку — процент-таки порядочный. Но ведь это — просто в силу естественного самомнения, а не опираясь вдобавок на догмат — и в этом мы можем-таки отмежеваться от господ христиан (вместе с авторами предисловий). Можем, потому что при всём своём личном самомнении, вполне допускаем, что чего-то не знаем. А они — знают!!!
И отсюда разговор глухих, впечатление о невозможности дискуссии. Какая это дискуссия, когда, с одной стороны — мысли, а с другой — их догматически-богословская квалификация. С одной, — доводы, с другой — параграфы. На что это походит? Ну, сам посуди, на что это походит?…
И назревает вопрос: а может ли догматик мыслить? Не есть ли мышление догматика — подделка под мышление? Не есть ли неизбежное в догматике: «верю, и хоть кол на голове теши» — нечто, по самой сути своей отрицающее мышление? (Ведь для догматика способность мыслить — всегда второстепенна). Зачем ты приводишь тот или иной довод? Чтобы оценить, что из него получится. Зачем приводит довод догматик? Чтобы получить из него то, что он знает и без всяких доводов. Не играете ли вы в полностью различные игры, предполагая, что играете в одну и ту же (дискуссию).
Заметь ещё одну вещь: говоря с христианами, (не знаю, как ты), я всегда чувствую себя как-то скованно, боюсь задеть, оскорбить их самые сокровенные чувства. Взаимно ли это? Боятся ли и они тоже оскорбить чувства неверующего? Нет. Спорю, что нет. Почему? Какова подоплёка такого неравноправия? Предлагаю 4 разумных ответа на этот вопрос. Который из них тебе кажется наиболее правдоподобным? Может быть, есть какие-нибудь ещё?
1. Так как у нас нету никакой веры, в нас нечего оскорблять.
2. Обладание истиной, даваемое верой в догмате, столь велико, что вообще можно плевать на каких-то там неверующих с их порочными чувствами (их и в застенки инквизиции, и сжигать на кострах, как известно, тоже можно).
3. А мы с тобой в глубине души не относимся ли втайне ко всем этим верующим, как к детям, которых так легко обидеть? (А что дети, пока нет в их руках власти, могут обидеть взрослых, как-то смешно подумать).
4. А не цепляемся ли мы сами (ну, скажем, чтоб не чувствовать себя чересчур одиноким в этом грустном мире) за иллюзию, что верующие мыслят, а не подделываются? Не боимся ли мы просто вывести их на чистую воду их догматов, чтобы не увидеть их голенькими, какие они есть?
Ты скажешь, что я резок и несправедлив… Допускаю, что не всякий верующий во Христа и Святую Троицу станет подгребать угольки под костер неверующего. (Ох, боюсь, иные из твоих дискутантов станут, дай им только развернуться). В конце концов, повторяю, я говорю только о впечатлении, а впечатление… Догмат превыше мысли — это что, по-людски? Оценки человеческой мысли по принципу «за» и «против» — по-людски? Ось всего: «Христос спас мир», а всё остальное — мелочи супротив этого — по-людски ли?
Да нет, всего лишь — христианство. И без этого — заметь
И, как мне кажется, дискуссия ваша как-то существует постольку-поскольку вы по взаимной деликатности ходите вокруг этого столба (как частицы, испуская свет, вертятся вокруг черной дыры — а когда ухнут туда, пиши уже пропало).
И не говори: потому де веруют, что есть проблема непознанного. Думаю все же проблема сама собой, а вера сама собой. Наличие непознанного для нас с тобой прежде всего — основание для сомнения. А здесь ведь — совсем противоположный результат: наличие откровения. И в том, что есть откровение — никакого сомнения.
Связь с непознанным, конечно, есть, но уж никак не прямая, а с весьма существенными, кардинальными добавочными привходящими обстоятельствами, с более важными, чем существование непознанного, самостоятельно действующими причинами. В желании именно веры. В желании быть правым. В желании сказать «знаю» там, где честно было бы сказать «не знаю». И снова мы подходим к тому, с чего начали, — к нечестности мысли. Потому что в любом догмате, в любом запрете возможной ревизии, в любой вере превыше мысли — есть тот или иной привесок нечестности мысли — во всяком случае, в той степени, в какой она не просто элементарная безграмотность. Опять же скажешь, что это несправедливо — дай Бог, кабы так, конечно, но не иллюзия ли такой оптимизм? Не хотим ли мы создать других людей по своему образу и подобию, забывая, что они могут быть созданы и по другим образцам? И если честный человек честно верит в свой догмат — означает ли это (предположим, что и мы тоже честные), что он действительно-таки похож на нас, что это всё-таки не кажущаяся похожесть? Можем ли мы с тобой представить свою веру в спасение мира Христом при полном, абсолютном исключении возможности сомнения в этом тезисе? Не ощущаешь ли ты тут непроходимого барьера между типами сознания (сознания догматического и сознания критического)? Ты пишешь, что я всё же несправедлив, говоря о нечестности: тип сознания типом сознания, а честность — честностью? Что же, не настаиваю, может быть, и ошибаюсь, может быть и упрощаю дело. Но не отрекаюсь: в обратном тоже не убеждён. Разве честному догматику, чтобы быть честным, не надо иногда закрывать глаза? А в закрывании глаз — такая ли уж полная честность? Чтобы не слышать сомнений, обойдёшься ли одной только честностью. Категорический отказ от ревизионизма — честен ли? А в том, что мы боимся их оскорбить, что они оскорбимы — честность ли тоже? Не потому ли и уязвимо, что не совсем честно?
9.12.74
С. А. Желудков
Серия писем К. А. Любарскому (11.01.1975 – 18.01.1975)
Письмо от 11.01.1975
Дорогой Кронид Аркадьевич!
Предо мною — Ваше большое письмо ещё от 13.9 и выписки, которые я сделал из Ваших писем к жене от 29.9 и от 6.10 . Большое письмо почти два месяца пролежало, ожидая меня в Пскове. И только успел я его получить — последовали эти тяжелые перемены в Вашей и без того тяжкой судьбе. Тут уж стало не до дискуссий. Тягостное чувство: надо бы Вам ответить — и просто неловко мне с Вами спорить при столь неравных внешних условиях.