Христос приземлился в Гродно. Евангелие от Иуды
Шрифт:
Сверху увидел лицо Раввуни, его протянутые руки, глаза, в которых были радость за него и одновременно безмерная растерянность.
В это время татарва догнала и схватила Иоанна Зеведеева и Фому. Христос не понял как. Иоанн был женоподобен. Но Фома? Только после он угадал то, что в неверных сумерках не было времени рассмотреть. Кроме того, крымчаки по глупости своей и неопытности не сумели отличить белых ряс монахинь от полотняных, грязно-белых апостольских хитонов.
Апостолов тащили на коней. Затем
— Я тебе лапну! — Фома отвесил оглушительную оплеуху. — Я тебе лапну дворянина!
— Гвалт!
— Вот это бабы! — кричал крымчак. — Очын вылыкы бабы! Этых хватай!
— Иги-ги! Иги-ги!
С кряканьем, словно дрова сёк, молотил Филипп. Но вокруг всё больше гурьбилась конная смердящая толпа.
Никто из беглецов не сумел бы вскочить на стену, слишком были обессилены. Но Христос и не думал лишь о собственном спасении. Нужна была, может, всего одна минута, чтоб что-то... А, чёрт!
Над Иудой со свистом взлетел аркан. Охватил глотку.
— Христос!!! — в отчаянии, задыхаясь, только и успел крикнуть несчастный.
И тогда Христос встал на ноги.
...Игуменья и Пархвер, тянущие связанную Анею к воротам во внутренней стене, остановились, услыхав этот крик.
— Ч-чёрт, что такое? — спросил великан.
Лицо Анеи было бледным и безучастным. Она глядела в землю. Девушка слышала визг и крики и понимала всё. Игуменья постаралась ещё вчера открыть непокорной глаза на судьбу, её ожидавшую.
— Открывай, — прошептал Пархвер.
Игуменья, однако, не спешила: она учуяла, что за воротами, в двух шагах от них, кто-то глухо рыдал.
...Магдалина, до крови разбив кулаки, распростёрлась на воротной половинке, широко раскинув руки, как распятая. Одно лишь отчаяние владело ею. Скажи она обо всём — они ворвались бы сюда несколько часов назад и тогда ничего бы не было. А теперь он во вражьих руках. Она колотилась головой об окованную железом створку, а потом бросила это и уже только плакала.
— Тс-с! — прошипела игуменья.
Она тихо, как кошка, взбежала стёртыми каменными ступенями на забрало. Стена эта была втрое выше внешней, с зубцами. Игуменья припала к просвету между ними и увидела человека, который внезапно выпрямился на вершине каменной ограды.
Тогда она поспешно сбежала вниз, зашептала Пархверу:
— Этот — на стене. И женщина тут, у ворот. Сейчас он, видимо, бросится сюда. Узнал.
— Так выпускай...
Связанная безучастно смотрела в землю. Она сидела на траве. Как только Пархвер отпустил её, она села — не держали ноги. Лицо было словно одеревеневшим. Вокруг глаз — синие тени. Игуменья покосилась на неё:
— Ему в руки?
— Чёрт с ним. Обоих и захватят.
— А если нет? А если выкрутится да прискачет сюда?
— Стена!
— Стена
— Пускай, говорю. — Пархвер был белым от тревоги.
— Нет, — властно отрезала игуменья. — Надо посмотреть, что да как. Повели в башню. Откроем внешние ворота. Если схватят — выпустим. А так, по-моему, выпускать не надо. Нужно выбираться отсюда. Ходом. Он выводит в яр. Крымчаки туда не рискнут — дебри. А там всегда ждут кони.
— Приказ не выполнишь, — разозлился великан.
— Лучше не выполню. Лучше самому Лотру отдам — пусть делает, что надо. Ему лучше знать. Спихну с рук, и пусть сам разбирается. А как выпустим, как отдадим, как они каким-то чудом убегут, спрячутся — что тогда? Мне — духовный суд и, в лучшем случае, каменный мешок до смерти. А уж тебе Воздыхальни не миновать. Как укоротят тебя, — она смерила глазами, — дюймов на пять-шесть, чем тогда запоёшь?
Пархвер потёр шею. В это мгновение снова прозвучал отчаянный крик:
— Христос!
И хотя Анея ничего не слышала, крик привёл её в сознание. В глазах мелькнул живой интерес. И неожиданно женщина взвилась:
— Ю-рась! Христос! Христо-ос!
Пархвер кинулся к ней, подхватил на руки, бегом помчался к башне. Игуменья трусила за ним.
— Хрис...
Пархверова ладонь зажала ей не только рот, но и всё лицо.
...Школяр на стене, услышав крик, выпрямился. На минуту взгляд его одичал.
«Послышалось? — подумал он. — Она?.. Да нет, никто не кричит. Тишина... Послышалось... И как это я ничего не забыл?».
Он наконец почувствовал, что силы вернулись. Внизу всё ещё металась толпа, кипела свалка, звучали немые крики.
Низринутый Иуда, всё ещё с земли, всё ещё сдавленным голосом бросил:
— Покидаешь нас?
Вместо ответа Юрась побежал по стене. Остановился.
— Ложи-ись! — неистово закричал он. — Кто свои — ложись! Все! Лежи тихо!
Голос его набрал такую силу, что услышан был даже среди безумной какофонии битвы. Большинством — с недоумением.
— Ложись!
Люди начали падать лицом на землю. И тогда Христос сильным ударом ноги сбросил вниз фигуру святого, большой улей из долбленой липы.
Улей ляснулся вниз, раскололся на две половины. Вывалились круглые решётки сот. И одновременно с натужным гулом взвился вверх разбуженный «дымок».
Христос бежал по стене, понимая, что останавливаться нельзя: заедят до смерти. Бежал и толчками ноги сбрасывал ульи. Святые медленно клонились, затем клевали носом и, набирая скорость, падали, разбивались. И всё гуще и гуще наполнялся воздух «дымом», и всё громче и громче звенело, гудело, разъярённо гневалось в воздухе.
Он бежал и сбрасывал, бежал и сбрасывал... Катерину... Анну... Николая... с трубкой... Самого себя, деревянного.