Христоверы

Чиненков Александр Владимирович

– А я-то здесь при чём? – простонал Сафронов. – У меня своих денег достаточно.

– А у купцов никогда денег не бывает достаточно, – процедил сквозь зубы поручик. – Они потому и купцы, что только и думают, как бы побольше заработать.

– Скажи, сколько заплатить, чтобы избавиться от кутерьмы этой? – тяжело дыша, прошептал Сафронов. – Говори, сколько, я ничего не пожалею.

Выслушав такое неожиданное предложение, поручик на мгновение растерялся. Затем его глаза сузились, и он, сжав плотно губы, покачал перед носом Сафронова указательным

пальцем.

– Купить меня вздумал, подлюга? – процедил Шелестов сквозь зубы. – Считаешь, что я сволочь продажная и сейчас, в этом кабинете, вымогаю из тебя мзду?

– Да нет же, нет! – в отчаянии воскликнул Сафронов. – Просто в замешательстве я и не знаю, что делать.

– Скажи мне правду о своей договорённости с Крапивиным, и я тебе помогу, – пообещал поручик.

– Но как я скажу, если не было этого? – умоляюще произнес Сафронов. – Зачем вам понадобилось, чтобы я оговорил себя, ваше благородие?

Поручик поморщился и снова подошел к окну.

– Ступай, Иван Ильич, и хорошо подумай над моими вопросами. Завтра мы снова встретимся и поговорим, не возражаешь?

Сафронов облегчённо вздохнул, смахнул с лица пот ладонями и поспешил к двери. Но поручик остановил его резким окриком:

– Стоять, купец! Я тебя никуда не отпустил! Думать ты будешь не дома, а в тюремной камере. У закрытых под замок упрямцев голова становится светлее и мозги ворочаются лучше.

С помощью колокольчика он вызвал конвойного, который вывел в коридор окончательно павшего духом купца.

7

Сумрачно и тихо в молельном доме хлыстов. Пока сестра была чем-то занята на улице, предоставленная самой себе Евдокия решила посвятить время своей душевной «усладе». Поборов терзавшие ее сомнения, она поставила на стол маленькую иконку с образом Николая Чудотворца и трижды перекрестилась.

– Хосподи, прости и помилуй меня, дуру грешную, неразумную, – шепчет она. – Не по своей воле я ушла в общину христоверов, муж настоял, Хосподи. Но в душе я сохранила веру в тебя, Владыка Небесный! Евстигней привёл меня к хлыстам, а сам на фронт ушёл, там и сгинул. А я… Я, истинно православная христианка, вот здесь и осталась. А куда мне деваться, Хосподи? Родители, как от чумной, шарахаются, на порог не пускают и винят меня в том, будто сестру, Марью, я тоже к хлыстам сманила…

Евдокия смотрит на образ как на живого человека, который внимательно слушает её и всё понимает.

– Хосподи, как быть дальше, не знаю я? – зашептала она, вытирая рукавом увлажнившие глаза слёзы. – Будто в болоте сижу по самое горло и выбраться никак не могу. Старец Андрон такие проповеди вещает, аж заслушаешься, но душа… Как ложусь спать, уснуть долго не могу. Всё о тебе думаю, Хосподи!

Прочитав несколько коротких молитв и облегчив таким образом душу, Евдокия неистово крестится, трижды кланяется иконе и убирает её со стола. Она вздрагивает, увидев сестру Марию, стоявшую у порога и смотрящую на неё полным осуждения взглядом.

– Ты опять за своё, Евдоха? – хмуря лоб, сказала

Мария. – То в церковь тайком бегаешь, то в избе иконам молишься? Ты что, разве не знаешь, что с тобой станется, ежели старец или богородица застанут тебя за этим непотребным занятием?

– Ты что это, Маша, подсматривать да подслушивать за мной вздумала? – смущённо пролепетала Евдокия.

– Вот ещё, была нужда великая, – беззлобно огрызнулась Мария. – Поговорить с тобой я зашла, вижу, ты поклоны отвешиваешь. Вот стояла и ждала, когда блажь с тебя схлынет. Намолилась, что ли? А если бы не я, а кто-то другой в горницу заглянул?

Она подошла к смущённой сестре и обняла её.

– Евдоха, выбрось всю дурь из головы, – шепчет Мария, поглаживая плачущую Евдокию по голове. – Ты же христоверка теперь, голубка сизокрылая, али запамятовала?

– Нет, помню я, – всхлипнула Евдокия. – Но и от веры православной отречься сил не нахожу.

– А я как-то пообвыкла и веру новую всем сердцем приняла, – вздохнула Мария.

– Ты приняла, а я вот не могу никак, – шмыгая носом, посетовала Евдокия. – Всё чуждо мне здесь. Гляжу, как другие люди живут, православные, и по жизни той, как очумелая, тоскую.

– Ты что, ошалела, что ль, овечка полоумная? – рассердилась сестра. – Христа православного, видишь ли, забыть она не может? А есть ли он там, на небесах, али нет его, ты задумывалась?

– Есть, я знаю, – ответила Евдокия, отстраняясь от неё.

– И что он там делает? – едко поинтересовалась Мария. – Ежели он есть, то должен не за облачками таиться, а людям подсоблять.

– Не надо, не богохульствуй, сестра, – строго сказала Евдокия. – Место для Хоспода что ни на есть на небесах. Он Бог, Царь Небесный! А Андрон проповедует, что Христос в людей вселяется и живёт среди христоверов. Мыслимо ли такое, Маша?

– И не знаю даже, что сказать тебе, – раздражённо отозвалась сестра. – В кого ты уродилась такая? Всё тебя не туда, куда надо, клонит. Как ты не уразумеешь, что не православная теперь? Хочешь молиться тайком доскам деревянным, молись, я даже на то соглашусь. А вот голову не теряй и веди себя осторожно, сестрица.

– Сегодня день такой, для меня памятный, – уныло вздохнула Евдокия. – Ровно год назад мой Евстигнеюшка с германцами и австрияками воевать ушёл. – Она вытерла платочком выступившие на глаза слёзы. – Ушёл и сгинул… Жив ли он теперь?

– Вот для того и пришла я, чтобы сказать, что жив, – глянув на дверь, перешла на шёпот Мария.

– А ты откель про то знаешь? – удивилась и ужаснулась одновременно Евдокия. – Сорока на хвосте принесла весть эдакую?

– Я тебе ещё давеча сказать собиралась, да не успела, – косясь на дверь, прошептала Мария. – Старец нас ночевать в избу загнал, а вот нынче…

– Да не тяни ты козла за рога, сестрица? – нетерпеливо перебила её Евдокия.

– В избу нашу жандармы не за барином пожаловали и не за кем-то из нас, – шёпотом продолжила Мария. – В самый раз они за Евстигнеем твоим заявились.