Христоверы
Шрифт:
Словно почувствовав на себе его взгляд, Марина Карповна открыла глаза и жеманно потянулась.
– Это ты, Ваня? – прошептала она. – А я тебя всю ночь ждала. Переживала, что тебя снова жандармы под арест взяли.
– Да вот, у Гавриила Лопырёва задержался, прости, – вкрадчиво, с видом нашкодившего ребёнка, заговорил Иван Ильич. – Сначала, с вечера, мы с ним делишки торговые обсуждали, а потом за картишки присели. Вот так ночка незаметно и пролетела.
– Врёшь поди, Ваня? – усомнилась Марина Карповна. – То, что у Гавриила был,
– Так и было, душа моя, не сомневайся, – заверил Сафронов. – Карты так затягивают игроков, что всё забываешь на свете.
– Странно как-то, – натянуто улыбнулась Марина Карповна. – Вы как с Гавриилом схлестнётесь, так пьёте до утра и за юбками волочитесь.
Сафронов сел в кресло напротив и вздохнул.
– Так это когда было? Отошли те светлые денёчки, дорогая. Теперь годы берут своё, а я всецело твой. Сейчас всё больше на картишки тянет, чем под бабьи подолы.
– Все годы нашего замужества я считала, что ты любишь меня, Ваня, – с упрёком сказала Марина Карповна. – А ты только жил со мной рядышком, а сам всё за девками волочился.
– Нет, не продолжай! – всплеснув руками, запротестовал Иван Ильич. – Нам что, больше поговорить не о чем?
– А о чём нам ещё разговаривать, Ваня? – качая головой, возразила Марина Карповна. – Ты всегда поступаешь, как хочешь, и я уже привыкла к этому.
– Постой, тебя что-то не устраивает? – напрягся Иван Ильич. – А может быть, я держу тебя в чёрном теле? Ты же отказа ни в чём не знаешь, Марина. Живёшь как у Христа за пазухой.
Марина Карповна загадочно улыбнулась и пожала плечами.
– Нет, я на жизнь уже не жалуюсь, – сказала она. – Свыклась со всем и не ропщу. В доме всего вдоволь, кроме внимания. Ты всегда куда-то уезжал на две недели, а возвращался, бывало, через месяц. Я тебя каждый день ждала, но ты всё не ехал…
Морщась от гадкого чувства, появившегося внутри, Сафронов вскочил с кресла и подошел к окну:
– Ты сейчас говоришь, как избалованный ребёнок, дорогая. Я всегда уезжал только по делам, а не ради удовольствия.
Губы Марины Карповны задрожали от обиды.
– Ты лгал мне, Иван, – сказала она. – И уезжал ты в «деловые поездки» только из дома, но не из города. Ты переезжал к очередной пассии и жил у неё в своё удовольствие.
– Давай на этом закончим, Марина! – взмолился Иван Ильич. – Плохо или хорошо, но большую часть жизни мы прожили вместе. И знай: в моём сердце твоё место никем и никогда не будет занято.
Голос его дрогнул, наступило молчание.
– Ваня, подойди ко мне, – попросила Марина Карповна тихо.
Услышав её, Сафронов отошёл от окна и обернулся. Супруга сидела в кресле и смотрела на него полными печали глазами. С замирающим сердцем он подошёл к ней. В порыве Марина Карповна вскочила с кресла, обняла его за шею и потянулась к его губам.
– Я очень несчастна, Ваня, – прошептала она. – Муж мой непутёвый, поцелуй меня!
Сафронов
Трое суток метался Силантий Звонарёв в постели, как одержимый. Он кричал, рычал, стонал и дышал так тяжело, что казалось, будто он доживает последние минуты своей жизни. Родители ни на шаг не отходили от кровати сына.
– О Хосподи, Владыка Небесный, смилуйся над ним, – молился отец, стоя с зажженной свечкой. – Облегчи его муки, Хосподи, сжалься над несчастным калекой.
Всякий раз, когда сын в беспамятстве сбрасывал с себя одеяло, старики с ужасом рассматривали его обезображенное тело.
– Хосподи, Боже мой милостивый, да разве это Силашка наш? – шептала мать, содрогаясь от ужаса. – Да ведь это демон из ада или, хуже того, сам Сатана из ада кромешного.
– Головешка обугленная сынок наш, – вторил отец. – Места живого на теле нет. Как же он выжил после эдакого увечья?
Старики молятся, вздыхают и снова разглядывают тело сына, представляющее собой сплошной ожог.
– Вон корка-то лопается, а из язв кровушка сочится, – чуть не плача, шепчет мать. – Видать, худо ему, Матвей, очень худо?
– Кожи на теле нет, только корка одна, – вздыхает отец. – Ссохлась вся и будто панцирь стала. Вот потому трескается и кровяка из трещин выступает.
– Да разве эдак жить можно? – всхлипнула мать. – Ты вон руку до локтя обжог, а сколько маялся, покуда зажило.
– Уже почитай годочков пять минуло, а я всё маюсь, – вздохнул отец. – Ожог мой тоже рассыхался, коростою покрывался и растрескивался опосля. Ладно старуха Маланья подлечила, а то б…
Силантий, словно чего-то испугавшись, вздрогнул и сбросил с лица прикрывающую глаза тряпку. Из-за отсутствия век его глаза всегда были открыты, и, ложась в постель, он прикрывал их влажной тряпкой.
– Что, телом моим любуетесь, родители? – поинтересовался он хриплым, надтреснутым голосом. – Да, меня теперь не признать. Я будто не человек, а демон из пекла адова. Как жив остался, и сам того не ведаю. Тех, кто был со мной рядом, живыми даже до госпиталя не донесли.
Выслушав его, старики тревожно переглянулись. Силантий посмотрел на них немигающими глазами и изобразил что-то наподобие улыбки лишённым губ ртом.
– Не хотел вам ничего рассказывать, родители, два месяца держался, но, видимо, придётся, – сказал он. – И не глядите на меня так, человек я, хоть и выгляжу как чёрт.
Он встал с кровати, обернулся одеялом и подошёл к столу.
– Мама, самогона мне дай, – сказал он. – Слишком тяжёлым признание моё будет. Начну с того, что забрали меня в солдаты и с такими же горемыками, как я, отправили на фронт, – морщась от воспоминаний, начал Силантий. – А там обучили маленько, как стрелять, штыком колоть вражину, и в окопы айда.