Хризалида

Малахиева-Мирович Варвара Григорьевна

«Наливается и зреет…»

Наливается и зреет Золотой на ветке плод. С каждым мигом тяжелее, Каждый миг свершенья ждет. И наклонится покорно, И отдаст в сужденный срок Он земле могильной зерна И незримый в них росток. А когда свершится чудо, Стебель выглянет на свет — Где он будет, кто он будет, Плод, которого уж нет? 25 февраля 1929, Москва

«Длинный-длинный

перрон…»

Длинный-длинный перрон. На упоре чугунных колонн Кровля-крышка гигантского гроба. Сколько тут, как могильных червей, Проползло днем и ночью страстей, Суеты, и корысти, и злобы. Сколько раз и меня паровоз К этим сумрачным аркам подвез С непрерывной моею тоской, С неизбывностью нужд и сует. Девять лет, девять горестных лет… Вечный мир им и вечный покой. 16 октября 1929

«На той стене, где были фрески…»

На той стене, где были фрески: Звезда, младенец, три волхва, — Теперь бесстыдные гротески И нечестивые слова. Но всё осталось за стеною, Как было — вещая звезда, И перед Светлою Женою Волхвы, Младенец и стада. 31 октября 1929, Сергиев Посад

«Пёсьи головы — опричники…»

Пёсьи головы — опричники — С гиканьем по селам шастают За потехой, за добычею На великое несчастие. Где метлой своей поганою Постучат злодеи в горницу, Лютым псам на растерзание Человечья жизнь готовится. Ой, ты, царь Иван Васильевич, Ой, дела, дела бесовские… Стонет земщина бессильная: «Высока стена Кремлевская». 18 февраля 1930

«…И в дни потопа говорили…»

…И в дни потопа говорили О хлебе, масле, молоке, Играли в кости, ели, пили, И меч карающий в руке Всевышнего над их домами Казался там простым дождем, Пока свирепыми волнами Потоп не хлынул в каждый дом. И лишь тогда понятным стало, Зачем был осмолен ковчег, И в покаяньи запоздалом К вершинам гор безумный бег Народ смятенный устремляя Забыл игру, и хлеб, и кров. . И смерть, глухая и немая, Над всем простерла свой покров. 6 марта 1930, Томилино

«В сиреневых вечерних розах…»

С.П. М<ансуро>ву

В сиреневых вечерних розах Расцвел над кладбищем закат. Там

белоствольные березы Твою могилу сторожат. Там ели в молчаливой думе Нездешние впивают сны, И налетают ветров шумы Вестями дальней стороны. И над холмом твоим сиянье, Чуть зримый тонкий белый свет Несет душе напоминанье, Что смерти нет. 20 марта 1930, Верея

«Из-под раздавленного льда…»

Из-под раздавленного льда Взметает талая вода. Снежна, сочна под нею грязь. И обнаженных яблонь вязь Лиловой дымкою сквозит. Их на пригорке сторожит Высокий тонкий частокол. И близко-близко подошел К селенью хмурый дремный лес, Чертя зубцами край небес И навевая смутный сон Про быль исчезнувших времен. 23 марта 1930, Верея

«Безлюдье улицы убогой…»

Безлюдье улицы убогой, Провально-талая дорога У покосившихся лачуг. Лесов угрюмых полукруг. Непробудимая дремота. Нужда и черная забота. Тоскливо-тусклые края. Удел забвенный, Верея. 24 марта 1930, Верея

«Ручей бежит…»

Ручей бежит. — Ты чей, ручей? Ручей звенит: — Ничей, ничей. Душа моя — Вода и свет. Свободен я, Как ты, поэт. 8 апреля 1930, Томилино

«О, Скифия, о, пьяные рабы…»

О, Скифия, о, пьяные рабы, Ночные игрища, заливчатое ржанье, И хрип, и визг, и топот у избы, Где я молюсь о мире и молчании. Народ великий, родина моя, Что в эту ночь растет и созревает, Когда твой пахарь, голоден и пьян, С гармоникой топочет, припевая: «Буржуев станем резать Мы, не щадя голов, И на небо залезем, Достанем всех богов». 25 апреля 1930, Томилино

«Земля Ассура еле дышит…»

Земля Ассура еле дышит, Но снится ей победный сон, Что с каждым днем всё выше, выше Возводит башню Вавилон. И терпеливы, и безлики Земли Ассурской племена, Склонили под бичом владыки В бессильном гневе рамена. Какое пламя возмущенья В рабах замученных горит — Не всё ль равно? В одно мгновенье Свистящий бич их усмирит. 17 апреля 1930, Ухтомское — Перово