Хризантема и меч
Шрифт:
Легкости переноса тю на императора, безусловно, помог и традиционный фольклор, связывавший происхождение императорского дома с Богиней Солнца. [139] Но эти фольклорные притязания на божественность императора не имели того решающего значения, какое ему приписывают на Западе. Именно поэтому полностью отвергавшие их японские интеллектуалы, не ставившие под сомнение тю императору, и даже масса народа, принявшая идею его божественного происхождения, видели в ней не то, что видят на Западе. Переводимое как «бог» слово ками означает буквально «глава», т. е. верхушка иерархии. Для японцев не существует такой же пропасти между человеческим и божественным, как на Западе, и любой японец после смерти становится ками. В феодальные времена тю было обязанностью японца перед не имевшими божественного статуса иерархическими главами. Значительно более важную роль в переносе тю на императора сыграло сохранение династической преемственности одного императорского дома в течение всей истории Японии. Западу бесполезно сетовать на то, что эта преемственность — мистификация, поскольку правила наследования не соответствуют принятым в королевских семьях Англии или Германии. Правила были японскими, и, согласно этим правилам, преемственность не нарушалась «с незапамятных времен». Япония не была Китаем, где в документально засвидетельствованной истории
139
Богиня Солнца Аматэрасу-омиками, являющаяся главным божеством синто, согласно преданию, родилась от богов Идзанаги и Идзанами, сотворивших Японские острова. Богиня появилась из левого глаза Идзанаги, из правого глаза появился бог Луны — Цукиеми, из носа — бог Бури и Ветра Сусаноо. Между Аматэрасу и Сусаноо долго шла борьба, закончившаяся победой богини и изгнанием Сусаноо на Землю, где его сын стал править страной Идзумо. Желая установить свою власть над Землей, богиня Солнца уговорила сына Сусаноо уступить Идзумо своему внуку Ниниги. Согласно легенде, от Ниниги, т. е. по прямой линии от Аматэрасу, происходит первый японский император Дзимму — родоначальник непрерывной династии японских императоров.
В современной Японии предприняты все меры для персонализации тю и привязывания его непосредственно к фигуре самого Императора. Первый после реставрации Император [140] был личностью большой общественной значимости и высокого достоинства, и во время своего долгого правления он легко стал персональным символом для своих подданных. Его нечастые появления на публике разыгрывались со всеми аксессуарами культа. Ни звука не доносилось из собравшейся толпы, когда она склоняла головы перед ним. Она не поднимала глаз, чтобы разглядеть его. Дабы никто не смог посмотреть сверху вниз на императора, во всех зданиях закрывались окна выше первого этажа. Его контакты с высшими советниками так же иерархизировались. Говорили, что он не принимал руководителей администрации и лишь немногие, особо привилегированные Превосходительства «имели доступ» к нему. Не издавались указы по противоречивым политическим вопросам: они посвящались этике или бережливости, или служили метками, обозначавшими закрытый для обсуждения вопрос и способствовавшими поэтому успокоению его народа. Когда он был на смертном одре, вся Япония превратилась в храм, в котором фанатично предавались молению о его спасении.
140
Муцухито (1852–1912) — 1220-й император Японии. Правил с 1867 по 1912 г. По принятому в Японии обычаю называть императора по девизу его правления Муцухито часто зовут император Мэйдзи. За годы его правления Япония превратилась из отсталого феодального государства в сильную и авторитетную современную страну с прочной властью абсолютного монарха.
С помощью всех этих средств из императора сделали символ, находившийся за пределами любых внутренних противоречий в стране. Император был столь же «неприкосновенным», как в США звездно-полосатый флаг, верность которому ставится у нас выше и вне интересов любых политических партий. Мы окружаем наше отношение к флагу ритуалами, признаваемыми нами совершенно неуместными для любого человеческого существа. Японцы в полной мере извлекли выгоду из гуманизации своего высшего символа. Они могли любить его, и он мог отвечать им на любовь. Они радовались, что он «обратил свое внимание на них». Они посвящали свои жизни «успокоению его сердца». В культуре, которая так же полно, как и японская, полагается на личные связи, император — символ верности более прочный, чем флаг. Преподавателей в Японии увольняли, если они говорили ученикам, что высший долг человека — это любовь к родине; нужно было говорить об оплате долга лично императору.
Тю обслуживает бинарную систему отношений: подданный — император. Подданный адресуется к императору прямо без посредников: он лично, своими поступками «успокаивает его сердце». Однако приказания императора подданный слышит в передаче стоящих между ним и императором посредников. «Он говорит от имени Императора» — фраза, пробуждающая тю, и она, вероятно, обладает санкционирующей силой более мощной, чем та, которой располагает современное государство. Лори описывает инцидент, происшедший в мирное время на военных маневрах, когда один офицер вывел на них свой батальон и запретил солдатам пить воду из фляг без его разрешения. На учениях японской армии много внимания уделялось умению совершать безостановочные, пятидесяти-шестидесятимильные переходы в трудных условиях. В тот день в пути от жажды и изнеможения двадцать человек лишились сил. Пятеро умерли. Когда заглянули в их фляги, то обнаружили, что они остались нетронутыми. «Офицер отдал команду. Он говорил от имени Императора». [141]
141
Lory, Hillis. Japan's Military Masters, 1943, p. 40 (прим. Р. Бенедикт).
В области гражданской администрации долгом тю санкционируется все — от смерти до налогов. Сборщик налогов, полицейский, занимающиеся призывом в армию местные чиновники — все они инструменты, благодаря которым подданный выполняет свой долг тю. Японская точка зрения такова: законопослушание — это и есть оплата своего высшего долга, своего ко-он. Едва ли возможен более разительный контраст с представлениями американского народа. Любые новые законы — от законов об уличных светофорах до законов о подоходных налогах — вызывают у всех американцев раздражение как покушение на личную свободу человека в его делах. Постановления федеральных властей вдвойне подозрительны, поскольку они покушаются также и на свободу отдельного штата принимать свои законы. Это воспринимается как навязывание народу законов вашингтонскими бюрократами, и многие граждане рассматривают резкий протест против этих законов не иначе, как справедливый акт с точки зрения чувства собственного достоинства. Поэтому японцы считают, что у нас нет закона. Мы же считаем их народом покорным, лишенным представления о демократии. Правильнее было бы сказать, что расхождение во взглядах на чувство собственного достоинства у граждан двух стран обусловлено различием их установок: в нашей стране оно определяется тем, что сам человек принимает решения относительно своих дел, а в Японии — оплатой человеком долга своему кредитору-благодетелю. В обеих системах существуют свои препоны: нам трудно признать принятые другими постановления даже тогда, когда они отвечают интересам всей страны, а им, говоря на общечеловеческом языке, тяжело быть настолько должными, чтобы вся жизнь омрачалась долгами. Любой японец, вероятно, в какой-то момент жизни придумал способы, как жить по закону и все же уклоняться от предъявляемых им требований. Японцев также привлекают некоторые формы насилия, принуждения и личной мести, чего не делают американцы. Но эти качества, как и любые другие, что могут быть востребованы, все же не вызывают сомнения в силе воздействия на
Когда Япония капитулировала 14 августа 1945 г., мир получил почти невероятное свидетельство действия тю. Многие западные эксперты и специалисты по Японии считали, что она не может сдаться: было бы наивно, заявляли они, полагать, что ее разбросанные по странам Азии и островам Тихого океана армии мирно сложат оружие. Многие части японской армии не испытали горечи локальных поражений и были убеждены в правоте своего дела. На Японских островах также было много сторонников борьбы до конца, и оккупирующая страну армия, а ее авангарды неизбежно малы, подверглась бы риску кровавой резни, когда бы вышла из-под защиты корабельных пушек. Во время войны японцы не останавливались ни перед чем: они — воинственный народ. Писавшие об этом американские аналитики не принимали в расчет тю. Император сказал, и война прекратилась. Прежде чем его голос прозвучал по радио, ретивые оппоненты прорвали кордон вокруг дворца и попытались помешать ему сделать официальное заявление. Но как только оно было сделано, его приняли. Ни один полевой командир в Маньчжурии или на Яве, ни Тодзио152 в Японии не выступили против него. Наши войска высадились на их аэродромах и были встречены учтиво. Иностранные корреспонденты, по сообщению одного из них, поутру высаживались на берег с оружием в руках, к полудню откладывали его в сторону, а к вечеру отправлялись за безделушками по лавкам. Японцы теперь «успокаивали душу Императора», следуя путем мира; неделей раньше они делали то же самое, противостоя варвару даже при помощи бамбуковых копий.
В этом ни для кого не было ничего необычного, если не считать тех людей на Западе, кто не признавал огромного разнообразия влияющих на поведение человека эмоций. Некоторые из этих людей официально заявляли, что практически нет альтернативы уничтожению Японии. Некоторые же утверждали, что она могла бы спастись только в том случае, если бы либералы захватили власть в стране и низвергли бы правительство. И то и другое имело бы смысл с точки зрения западной страны, ведущей полномасштабную и поддерживаемую всем народом войну. Однако они заблуждались, поскольку приписывали Японии по существу западный стиль поведения. Некоторые западные пророки после нескольких месяцев мирной оккупации Японии еще думали, что все пропало из-за того, что произошла революция незападного типа или что «японцы не знали о своем поражении». Это чисто западная социальная философия, в основе которой лежат западные представления о правильном и должном. Но Япония — не Запад. Она не воспользовалась этой последней силой Запада — революцией. Она не воспользовалась также против оккупационной армии врага и тихим саботажем. Она использовала свою силу: способность востребовать от самой себя в качестве тю огромную цену за безусловную сдачу в плен, прежде чем была сломлена ее сила сопротивления. По ее мнению, эта огромная плата тем не менее дала ей то, что она более всего ценила: право сказать, что именно Император отдал приказ, хотя это и был приказ о капитуляции. Даже при поражении высшим законом все равно оставалось тю.
VII
Оплата «самого невыносимого»
«Нет ничего невыносимей гири», говорит японская пословица. Человек должен, как и гиму, оплатить гири, но это — группа обязанностей иного рода. Возможного английского эквивалента ему нет, и из всех известных антропологам в мировой культуре категорий моральных обязанностей эта — одна из самых любопытных. Она — специфически японская. Что касается тю и ко, то Япония разделяет их с Китаем, и, несмотря на внесенные ею изменения, в этих понятиях сохраняется известное родовое сходство с привычными для других восточных народов моральными императивами. Но категорией гири Япония не обязана ни китайскому конфуцианству, ни восточному буддизму. Это — японская категория, и, не приняв ее в расчет, нельзя понять стиль поведения японцев. Ни один японец не может говорить о мотивах поведения, или о хорошей репутации, или о проблемах, с которыми сталкиваются люди в его стране, не обращаясь постоянно к гири.
На взгляд западного человека, гири включает очень разнородные обязанности (см. Таблицу — схему японских обязанностей и их оплаты) — начиная с благодарности за проявленную в прошлом доброту и кончая долгом мести. Неудивительно, что японцы не пытались объяснить значение гири людям Запада; их полным словарям японского языка с трудом удается определить его. Один из них передает его (в моем переводе) как «справедливый путь: путь, которого должны придерживаться люди; нечто, совершаемое человеком недобровольно во избежание оправдания перед миром». Это объяснение не позволяет западному человеку понять, что такое гири, но слово «недобровольно» передает его отличие от гиму. Независимо от тяжести для личности гиму, это, так или иначе, группа долгов, связанных с близким кругом тесных семейных отношений и с императором — символом ее страны, ее образа жизни и ее патриотизма. Это долг людям, с которым личность тесно связана с самого рождения. Сколь бы ни были недобровольными отдельные акты уступчивости в гиму, его никогда не определяют как «недобровольный». Но оплата гири очень болезненна. Как тяжело быть должником, в полной мере ощущается в «круге гири».
У гири два совершенно различных подразделения. То, которое я буду называть «гири миру» — буквально «гири оплата», — это обязанность человека оплатить он сотоварищам, а то, которое я буду называть «гири своему имени», — это долг сохранять незапятнанными свое имя и репутацию, что-то вроде немецкой «чести». В общем, гири миру можно представить как реализацию договорных отношений — в отличие от гиму, воспринимаемому как выполнение внутреннего долга перед предками. Поэтому к гири относятся все долги перед семьей мужа или жены, к гиму — перед своей семьей. Слова «отец по гири» означают свекра или тестя, «мать по гири» — свекровь или тещу, а «брат по гири» и «сестра по гири» — шурина и золовку. Этой терминологией пользуются применительно к сиблингам [142] супругов или супругам сиблингов. В Японии брак представляет собой непременно сговор между семьями, и выполнение обязанностей по сговору в отношении другой семьи — это «работа из-за гири». Она очень тяжела для организаторов этого сговора, т. е. для родителей, тяжелее всего для молодой жены в ее отношениях со свекровью, поскольку невеста, как говорят японцы, пришла жить в неродной дом. Иные обязанности перед тестем и тещей у мужа, но он их также опасается, потому что ему, возможно, придется дать им денег, если их настигнет горе, и он должен выполнять другие обязанности по сговору. Как сказал один японец, «если взрослый сын делает что-то для своей матери, это из любви к ней и поэтому не может быть гири. Делая что-то от всей души, вы не работаете из-за гири». Но человек аккуратно выполняет свои долги перед его тестем и тещей, потому что любой ценой должен избежать пугающего осуждения: «человек, не знающий гири».
142
сиблинги — родные братья и сестры; потомки одних и тех же родителей.