Хромой бес

Лесаж Ален Рене

— Безмерно великодушный друг, — вскричал дон Фадрике в порыве отчаяния, — вы умрете не один: тот же клинок, который сразил вас, покарает и вашего убийцу. Если ошибка и может служить мне оправданием, то утешением она для меня не будет никогда!

С этими словами он повернул к себе острие шпаги, вонзил ее в грудь по рукоятку и свалился на тело дона Хуана, который лишился сознания — не столько от потери крови, сколько от потрясения при виде того неистовства, в какое впал его преданный друг.

Франсиско и отступник, которые находились в десяти шагах от них и имели особые причины не броситься на помощь к невольнику Альваро, были крайне изумлены

последними словами дона Фадрике и его поступком. Они поняли, что незнакомец ошибся и что раненые не смертельные враги, как можно было подумать, а друзья. Тогда они поспешили им на помощь. Но они не знали, на что решиться, видя, что все лежат без чувств, в том числе и Теодора. Франсиско был того мнения, что надо ограничиться спасением одной только дамы, а мужчин оставить на берегу, где они, судя по всему, скоро умрут, если еще не умерли. Вероотступник держался иного взгляда. Он считал, что не следует покидать раненых; может быть, их раны не смертельны, и он им сделает перевязку на корабле, где у него имеются все инструменты его прежней профессии, которой он еще не забыл. Франсиско с ним согласился.

Понимая, как важно не терять времени, вероотступник и наваррец при помощи невольников перенесли в ялик несчастную вдову Сифуэнтеса и ее двух поклонников, еще более несчастных, чем она, и через несколько минут ялик подошел к кораблю. Едва только беглецы взошли на палубу, как одни начали поднимать паруса, а другие, став на колени, обратились к небу с усерднейшими молитвами, какие только мог им внушить страх, что Месоморто вышлет за ними погоню.

Отступник поручил управление кораблем невольнику-французу, хорошо знающему это дело, а сам занялся прежде всего доньей Теодорой и привел ее в чувство. Потом ему удалось разными снадобьями вывести из оцепенения и двух раненых мужчин. Вдова Сифуэнтеса, упавшая в обморок при ударе, нанесенном дону Хуану, была крайне удивлена, увидя рядом с собой дона Фадрике. Она поняла, что Мендоса ранил себя с горя оттого, что чуть не убил своего друга, и тем не менее не могла относиться к нему иначе, как к убийце любимого ею человека.

Вид этих трех несчастных, пришедших в себя, представлял самое трогательное зрелище, какое только можно себе вообразить. Все трое только что находились в состоянии, близком к смерти, но сейчас они внушили еще больше жалости. Донья Теодора обращала к дону Хуану взоры, в которых отражалось смятение души, пораженной горем и отчаянием, а оба друга смотрели на нее угасающим взглядом и тяжко вздыхали.

Молчание, столь же трогательное, сколь и зловещее, прервал дон Фадрике; обращаясь к вдове Сифуэнтеса, он проговорил:

— Сударыня, перед смертью мне посчастливилось узнать, что вы освобождены от рабства; я благодарил бы небо, если бы свободой вы были обязаны мне, но небу угодно было, чтобы это стало делом рук избранника вашего сердца. Я слишком люблю своего соперника и не могу на него роптать; мне хотелось бы, чтобы удар, который я имел несчастье нанести, не помешал ему наслаждаться вашей благодарностью.

Теодора ничего на это не ответила. Ее вовсе не трогала в эту минуту печальная участь дона Фадрике; она чувствовала к нему отвращение, внушаемое ей опасным состоянием толедца.

Между тем хирург собирался осмотреть и исследовать раны. Он начал с Сарате и нашел рану его не опасной, потому что шпага, скользнув под левой грудью, не затронула ни одного важного органа. Заключение хирурга немного успокоило Теодору и очень обрадовало дона Фадрике; повернув лицо к даме, он сказал:

— Я

доволен: раз мой друг вне опасности, я расстаюсь с жизнью без сожаления; я умру, не унося с собой вашей ненависти.

Он сказал это так проникновенно, что вдова Сифуэнтеса была растрогана. Она перестала опасаться за жизнь дона Хуана, поэтому и ненависть ее к дону Фадрике исчезла и она относилась теперь к нему, как к человеку, вполне достойному ее сострадания.

— Ах, Мендоса, — отвечала она ему в великодушном порыве, — позвольте, чтобы вам перевязали рану; может быть, она окажется такой же легкой, как у вашего друга. Согласитесь на лечение, которое вам предлагают. Живите! Если я не могу сделать вас счастливым, я не осчастливлю и другого. Из сострадания и дружбы к вам я не отдам своей руки дону Хуану, как хотела. Приношу вам ту же жертву, какую принес и он.

Дон Фадрике хотел было отвечать, но хирург, боясь, как бы он разговорами не разбередил свою рану, велел ему замолчать и начал осмотр. Рана показалась хирургу смертельной, ибо шпага прошла сквозь верхнюю часть легкого, о чем свидетельствовало кровоизлияние, причем оно могло возобновиться. Сделав первую перевязку, хирург оставил раненых в каюте на корме. Они лежали рядом на двух узких койках, а донью Теодору он увел, боясь, как бы ее присутствие не отразилось на них дурно.

Несмотря на все эти предосторожности, у Мендосы обнаружился жар, а к вечеру кровоизлияние усилилось. Хирургу пришлось объявить ему, что вылечить его нельзя и если он хочет что-нибудь сказать своему другу или донье Теодоре, то пусть поторопится. Эти слова бесконечно огорчили дона Хуана, зато дон Фадрике выслушал их спокойно. Он попросил позвать к нему вдову Сифуэнтеса; она пришла в таком состоянии, которое легче представить себе, чем описать. Она была вся в слезах и так рыдала, что Мендоса страшно взволновался.

— Сударыня, я не стою драгоценных слез, которые вы проливаете, — сказал он ей, — перестаньте на минуту плакать, прошу вас, и выслушайте меня; с этой же просьбой я обращаюсь и к вам, мой милый Сарате, — сказал он своему другу, видя, что тот не в силах сдержать страшного горя. — Я знаю, что разлука со мною будет вам тяжела; мне слишком известна ваша дружба, чтобы сомневаться в этом; но подождите, пока я не умру, а тогда почтите мою смерть этими знаками нежности и сострадания. До тех же пор умерьте вашу печаль; она огорчает меня больше, чем потеря жизни. Я хочу вам рассказать, какими путями судьба, так жестоко меня преследующая, привела меня на этот злополучный берег, обагренный по моей вине кровью моего друга и моею.

Вам, конечно, хочется знать, как мог я принять дона Хуана за дона Альваро; я вам сейчас все объясню, если времени, которое мне осталось прожить, хватит на этот печальный рассказ.

Несколько часов спустя после отплытия корабля, на который меня перевели пираты, разлучив с доном Хуаном, мы встретились с французским корсаром; он на нас напал, завладел тунисским кораблем и высадил нас около Аликанте. Едва я почувствовал себя на свободе, первой моей мыслью было выкупить моего друга. Для этого я отправился сначала в Валенсию, чтобы заручиться деньгами. Там я узнал, что в Барселоне миссионеры ордена Искупления собираются в Алжир, и поспешил в Барселону, но перед отъездом из Валенсии я просил моего дядю, губернатора, дона Франсиско де Мендоса, употребить все свое влияние при дворе, чтобы добиться помилования Сарате, которого я намеревался привезти с собой и водворить в его имении, отчужденном после смерти герцога де Наксера.