Хромой из Варшавы. Книги 1-15
Шрифт:
– Вы, наверное, ударились о ставень слухового окна, из которого вылезли. В любом случае кто-то помог вам, и вы все-таки не упали с крыши. Иначе мы бы с вами здесь не разговаривали... Или вы были бы в гипсе. Неужели вы в самом деле ничего не помните из того, что произошло потом?
Мари-Анжелин не слишком уверенно повела плечом и кивнула, подтверждая, что действительно ничего не помнит. Однако Ланглуа, с его-то опытом, было очень трудно в это поверить. И он снова задал тот же самый вопрос:
– Неужели у вас не сохранилось никаких воспоминаний о том, что было после
Не глядя в лицо комиссара, который пытливо и просяще вглядывался в нее, Мари-Анжелин, понимая, что ее история с провалами памяти и забвением не выдерживает критики, немного ослабила оборону.
– Не сохранилось ничего определенного. Очень болела голова, мне было трудно разобраться, что мелькает в потемках, когда я приоткрывала глаза. Сколько времени прошло между смертью инспектора и моим отъездом из монастыря вместе с мальчиками?
– Какими мальчиками?
– Альдо и Адальбером. Наша маркиза их иногда так называет. Так сколько прошло времени?
– Судя по заключению судебно-медицинского эксперта и словам "мальчиков", немногим более суток. Слишком долгий срок для бессознательного состояния, если это не кома. Когда вы пришли в себя?
– Когда меня принесли в монастырь. Духовные песнопения...
– Вы сочли, что попали в рай? – насмешливо осведомился комиссар, растянув губы в улыбке, в то время как глаза продолжали сверлить Мари-Анжелин.
План-Крепен чувствовала, что комиссар ей не верит, но продолжала тем же тоном.
– Скорее мне показалось, что я очнулась несколько веков назад и попала в Средневековье. Одежда, белые и черные покрывала... Все было таким необычным!
– А когда Морозини и Видаль-Пеликорн пришли, чтобы забрать вас, вы их узнали?
Мари-Анжелин смущенно отвела глаза.
– Да... Но сделала вид, что не узнала. Вы меня понимаете, ведь правда? Мне действительно нужно было время, чтобы подумать, расставить все по местам. И потом, я чувствовала такую усталость, что предпочла... прежде всего поспать, потому что, наконец, находилась под защитой!
– И до какого времени вы спали?
– Всю дорогу, пока не приехали сюда. И хотела бы спать дальше, потому что во сне забываются все горести. Мальчики ушли, а наша маркиза собственноручно повела меня в мою комнату... Которая на самом деле оказалась вовсе не моей. Она не поверила в мою амнезию и приготовила мне парочку ловушек. В них-то я и угодила! Никому не советую чувствовать себя сильнее всех. Все равно я проиграла маркизе!
– Хорошо, оставим пока эту тему. Я хотел бы вернуться к вашему похищению. Вам удалось рассмотреть лица ваших похитителей?
– Нет. Сначала меня оглушили, чтобы затащить в машину. А потом завязали глаза. Мне удалось чуть-чуть сдвинуть повязку, но попытка ни к чему не привела. Повязку же водрузили на место и вдобавок надели на меня черные очки.
– Иными словами, единственный человек, которого вы могли рассмотреть как следует, была хозяйка того дома, где вас держали и откуда вы попытались сбежать через слуховое окно?
– Выходит, что так.
– Опишите мне ее! Или –
– Дело в том...
– И еще нарисуйте, пусть в самом приблизительном виде, ригу, овин или хранилище фруктов, где вас поместили. Если мы отыщем постройку, которая находится напротив того места, где был убит Соважоль, мы уже сделаем огромный шаг вперед, и я вам буду бесконечно благодарен.
Мари-Анжелин прикрыла глаза, словно пыталась сосредоточиться. На самом деле она не хотела, чтобы инспектор заметил ее смятение. Конечно, ей не составило бы труда нарисовать эту ригу или овин, но таким образом она навела бы на след людей Ланглуа или самого Ланглуа. А вот этого Мари-Анжелин ни за что не хотела. Можно было бы, конечно, нарисовать что-то непохожее, но природная порядочность Мари-Анжелин не позволяла ей воспользоваться таким негодным средством. К тому же ложь рано или поздно обернулась бы против нее, навсегда лишив ее доверия и дружбы человека, которого она уважала и ценила.
Мари-Анжелин размышляла и вдруг буквально почувствовала, как напрягся и потяжелел взгляд полицейского, направленный прямо на нее. Он словно бы читал ее мысли. Осторожно! Опасность! Она поспешно открыла глаза и улыбнулась Ланглуа.
– Да, я попробую нарисовать то, что вы просите.
– Рисунок будет похож?
Ланглуа следовал за ней по пятам, он не оставлял без внимания каждый поворот, каждый изгиб ее мысли. Рассмеявшись, она позволила себе секунду отдыха.
– Неужели вы думаете, что я способна направить вас по ложному следу? Нет, такого не может быть. У меня нет никаких оснований щадить эту женщину. То немногое, что мне доставалось из ее стряпни, не заслуживает никакого снисхождения. А теперь, я думаю, вы немного подождете, посидев с нашей маркизой. Она вас обожает.
– Она – да, а вы – нет?
– Я – смотря по обстоятельствам. Но долго ждать я вас не заставлю.
Мари-Анжелин вернулась минут двадцать спустя. Комиссар сидел подле госпожи де Соммьер, и она уговаривала его выпить еще одну чашку кофе. Мари-Анжелин впервые обратила внимание, что Ланглуа трет себе глаза, словно не спит уже неведомо какую ночь. Она протянула ему рисунок.
– Возьмите, – сказала она. – Надеюсь, что похоже. Она носит серое платье, синий передник и большую черную шаль.
Рисунок отличался удивительной живостью. Точно так же, как на прошлогоднем портрете Полины Белмон, Мари-Анжелин изобразила лицо и несколькими штрихами силуэт фигуры.
– Вы собираетесь снова отправиться в Понтарлье? – спросила она.
– Сначала я хочу размножить ваш рисунок. А потом отправлю его инспектору Дюрталю вместе с Лекоком, очень дельным парнишкой, которого мне соизволила выделить армия. И как только появятся хоть какие-нибудь новости...
– А что, если вам попробовать немного отдохнуть? Для начала хотя бы выспаться? – прервала комиссара маркиза, по-матерински взяв его за руку. – Начиная с этой ночи. В таком состоянии вам долго не протянуть!