Хромой из Варшавы. Книги 1-15
Шрифт:
Несмотря на одолевающие его тревоги, Альдо не мог не рассмеяться.
— Невероятно! Если бы ты не существовал, тебя следовало бы выдумать! Значит, я снова…
— Мишель Морльер из «Эксельсиора», а я — Люсьен Ломбар из «Энтрансижан»! Не правда ли, достойный восхищения союз, настоящее воплощение профессиональной солидарности! А теперь останови-ка машину!
— Зачем?
— Я сяду за руль.
— Тебя не устраивает, как я вожу?
— Обычно вполне устраивает. Но твоя элегантность и княжеская неторопливость не имеют ничего общего с целеустремленностью и живостью журналистов, которые
«Тальбо» взвился и полетел… Крайне недовольно фыркая.
Часть вторая
Призраки Шинона
Глава 5
Удивительный персонаж и урок истории
Замок Круа-От, белевший на высоком берегу Вьенны и расположенный немного в стороне от Шинона, похоже, скопировали с миниатюры из «Великолепного часослова герцога Беррийского»: золотые флюгеры на синих крышах высоких башенок, узкие окна с коваными фигурными переплетами, белоснежные стены, увитые плетями дикого винограда, ржаво-красного осенью. По склону холма, на котором высился замок, сбегали вниз виноградники, издалека напоминая сады, где по странной случайности еще не отцвели цветы. Они упирались в дорогу, обсаженную тисами с одинаковыми шарами-кронами, будто их, не ленясь, рисовал старательный художник. Позади замка темнел лес, а дорога вела к деревеньке, тоже очень живописной, с небольшой церковью и высокой колокольней из сливочного туренского песчаника.
Рядом с церковью расположился постоялый двор и харчевня «Дядюшка Франсуа» — центр деревни, средоточие жизни. Вот уже два века, не оскудевая доброй славой, хозяева харчевни кормили и поили своих гостей, никогда не замечая недостатка в желающих проверить, так же ли вкусен суп у них в кастрюлях, так же ли ароматно вино в подвалах… И что самое удивительное, ни одно из поколений гостей не уходило разочарованным! Этому чуду помогало другое чудо: день за днем, год за годом, век за веком за стряпню и погреб этой харчевни отвечал Франсуа Марешаль, несмотря на то что имена хозяек менялись! Франсуа, сменющие друг друга, просто великолепно следили за порядком, а старинная вывеска, обязанная своим появлением медонскому кюре Франсуа Рабле, приглашала зайти в харчевню.
Адальбер, страстный поклонник зеленых путеводителей Мишлен, знал об этом чуде, запомнив, что оно помечено звездочкой. Мишлен на звездочки обычно скупился, но эту харчевню ею удостоил. В путеводителе было сказано также, что на втором этаже сдается несколько комнат, светлых и удобных, обставленных простой деревенской мебелью. Так что Адальбер после сумасшедшей гонки, не раз устрашив гибелью своего пассажира, не без тайного удовольствия притормозил между двенадцатью пополудни и часом дня возле «Дядюшки Франсуа».
— Вот, — с удовлетворением объявил он. — Мы на месте. Сначала узнаем, есть ли свободные комнаты, а потом пообедаем и постараемся подружиться с хозяином. Не знаю, как ты, а я зверски проголодался, — добавил он, снимая перчатки, в то время как его спутник смотрел на него, не скрывая удивления.
— Скажи мне, — осведомился едва выживший пассажир, — ты случайно не забыл, зачем мы сюда приехали? Место, конечно, чудесное, но
— Тем более мы должны к этому подготовиться.
Четверть часа спустя, получив по светлой комнатке, благоухающей свежим бельем, где друзья задержались лишь на несколько минут, чтобы привести себя в порядок, они уже сидели за столом у большого старинного камина. В камине потрескивали три огромных полена, «чтобы стало теплее и веселее», как сказала Жозефина Марешаль, хозяйка, пришедшая взять у них заказ. По обоюдному согласию друзья остановились на местных блюдах: жареной луарской рыбе и курице с грибами. К славному меню заказали, конечно же, и вино «Шинон», так что в зале довольно долго слышались только стук вилок и ножей, одобрительные возгласы и еще шелест бумаги — одинокий посетитель, сидевший у окна, читал газету, время от времени полностью исчезая за ней из поля видимости.
Хозяин принес кофе. Он выглядел весьма забавно: в белом колпаке в половину его роста, невысокий и кругленький — лицо, нос, глаза, живот под белоснежным передником. Если бы не пышные седые усы, их с женой можно было бы счесть близнецами, до того они были похожи. Он широко улыбнулся, и стало видно, что золотых зубов у него не меньше, чем собственных.
— Ну, довольны ли наши господа? — осведомился он, расставляя на столе пузатые рюмки и наполняя их золотисто-соломенной жидкостью из бутылки, которую принес под мышкой.
— Очень! — отозвался Альдо. — Выше всяческих похвал. Честно говоря, я не был голоден, но полакомился от души, так что даже в сон потянуло!
— Отведайте еще моей грушовки! Она вас вмиг разбудит. Или вы хотите немного отдохнуть?
— Я бы не отказался, — вздохнул Адальбер и отхлебнул грушовки. — Но мы к вам не спать приехали. Выспимся ночью. А грушовка у вас великолепная! Я с удовольствием выпью еще капельку. Вы сами ее делаете?
— Нет, это брат мадам Марешаль. Каких только фруктов она не закладывает в бочки!
— Мы наслышаны о ваших настойках от нашего друга, — подхватил Альдо. — Он и сейчас, кстати, должен быть в ваших местах.
— Неужели? Он что, постоянно у нас бывает?
— Постоянно? Нет, не сказал бы. Он приезжал сюда несколько раз, когда был еще жив бедняга ван Тильден, который против своего обыкновения привечал его. Мы знаем, что останавливался он у вас, и не будем скрывать, что приехали, чтобы с ним увидеться.
— А как его зовут?
— Бертье. Мишель Бертье, репортер из «Фигаро». Вы наверняка его видели в эти дни.
Круглое сияющее лицо хозяина в один миг вытянулось и осунулось. Показалось даже, что он сейчас расплачется.
— Репортер? — переспросил он, понизив голос до шепота. — Он, что же, будет из ваших друзей?
— Ну да, — ответил Адальбер. — Наш, так сказать, собрат и, как это часто бывает, конкурент.
— А вы, значит, тоже журналисты?
— Именно так. Меня зовут Люсьен Ломбар, я работаю в «Энтрансижан», а мой приятель Морльер в «Эксельсиоре». Мы бы не приехали сюда, но позвонила жена Бертье, она волнуется. Похоже, ее муж откопал здесь какую-то сенсацию. Разумеется, он ей не объяснял, в чем дело, но уехал на два дня. Прошло уже четыре, от него ни слуху ни духу, а это совсем не в его привычках.