Хромой Орфей
Шрифт:
Он постарался переменить настроение, выжал легкомысленную улыбку и заставил Бланку пригубить вино.
Насмешливо проиграл и смолк кларнет - стал слышен сиплый голос Вуди. Сутулый, обезьяноподобный, он сердито махал своими тощими руками и брызгал слюной.
– Невежда ты, Боб, хоть и играешь на кларнете, - каркал он.
– Рей Нэнс никогда не выступал с Бэсси. Бахвалишься, а сам ни черта не знаешь!
Кларнетист зевал, не слушал его.
– Отстань от него, Вуди, - с необычайной смелостью утихомиривал разошедшегося брата красавчик Либор.
– Гостям скучно слушать. Канун Нового года, надо проводить уходящий. За весь год нам удалось не ударить палец
– Он опрокинул стопку водки и заржал, как лошадь.
– Ох, Фан, если твой фатер гонит такую гадость, то кончит он как коллаборационист. Что это настроение у нас, как на поминках, господа? Вуди, грохни там какую-нибудь танцевальную музычку. Кай, прошвырнемся, пошли!
– Примитив!
– усмехнулся Вуди, кивнув Гонзе, который с равнодушным видом сидел у радиолы; сейчас он ставил на проигрыватель пластинку со свингом. Братец у меня осел... А я хотел было пустить «Диппермаус блюз», - добавил он с досадой, когда ритмично загрохотал свинг.
Либор уже танцевал со своей девушкой, немыслимо утрируя стиль танца.
– Удивляюсь, Кай, как ты его терпишь.
– Спокойно, Бериль! Моральная икота. Когда все кончится, я дам ему отставку и начну новую жизнь. Он все еще не верит в это.
Либор улыбнулся, как фавн.
– Еще будешь радоваться, дурында. Только твоему папашке придется раскошеливаться, если он хочет меня прокормить. Так ему и скажи. Я удовольствие дорогое. Подумаешь, полицейский чиновник.
Свинг кончился, и Боб, удобно развалясь на диване, повторил на кларнете ведущую мелодию, обогатив ее собственной импровизацией; к нему нерешительно присоединились гитара и барабан со щетками, несколько человек захлопало в такт, но настроение не поднялось.
– А это вы слышали? Я записал по радио: Гленн Миллер - последняя новинка!
– А что с Эвженом?
– спросил кто-то. Видимо, в компании ощущалось отсутствие этого болтуна.
Теоретик и восторженный историограф потешных выходок и розыгрышей, он поплатился за сумасбродное пари, на которое его подбили, и сделался мучеником. Кое-кто из присутствующих был свидетелем этой выходки, которую он, правда, долго откладывал; он задумал подойти на Вацлавке к немецкому офицеру, идущему под руку со шлюхой, и, не дав ему опомниться, поцеловать его в щеку и пожелать ему и супруге веселой и счастливой пасхи. Операция окончилась конфузом: наблюдатели узрели только ее первый акт, завершившийся звучной оплеухой. Продолжение состоялось в чешской полиции, а потом в уголовном суде, поскольку оскорбленным оказался представитель высшей расы, да еще с фронтовым отличием.
– Жаль Эвжена, - мелодраматично вздыхал Либор, - его труды останутся неоконченными. Предлагаю почтить его память рюмочкой этой фановской отравы.
– Я говорил с его сестренкой, - вставил ударник.
– Ему влепили три месяца Градиштского лагеря. Не страшно, переживет, там только чешская полиция. От пинков в зад не помирают.
– Зато его здорово вздули на допросах. Немчура шуток не понимает, это всем известно. Страшно серьезный народ.
– Ну и что ж, зато вернется героем. Представляю себе, как он будет трепаться.
– Все равно придется ему ограничиться теорией, для практики у него слабы нервы. Это вам не Борек. Слышали, как Борек выдал себя за контролера в трамвае? Нескольких почтенных дядюшек чуть кондрашка не хватил.
Смех, хихиканье девушек, болтовня. Гонза в своем уголке почти не слушал, и было на душе у него облегчающее чувство, что все это временно, - чувство на мотив блюза. «Мы
Немцы проиграли войну - без моего участия. Придут русские или американцы, а я к этому не буду иметь никакого отношения, люди будут умирать, ликовать, наступит мир, и все изменится до неузнаваемости... Унесет тебя ветром. Где сейчас она? Как обойти этот гибельный камень в себе? Что за бешеный слалом! Гонза прикрыл глаза и опрокинул в себя рюмку скверного ликера. Да здравствует Новый, 1945 год, с которого только и начнется жизнь! Да здравствует первый год после потопа! Слава богу, все уже сильно под хмельком, начинается разгул. Гонза даже обрадовался, когда к нему подсела одна из девушек - ее называли Мод, - с улыбкой на дерзкой мордашке.
– О чем задумался, философ?
Гонза понял, что он слывет тут интересным чудаком, и не стал оспаривать такой репутации, она показалась ему достаточно лестной.
– О комплексе неполноценности у павианов с собачьими головами, - сказал он мрачно.
– Уважаемые млекопитающие!
– воскликнул Либор, пытаясь перекричать галдеж: он собрался произнести речь.
– Да здравствуем мы, ребята!..
– Бацилла икнул и выпил еще одну рюмку, залил себе подбородок, передернулся; глаза его, казалось, сейчас вылезут из орбит.
– Следующий Новый год мы будем встречать не так! Вот этот будет носиться на самолете и пересчитывать созвездия, - не разокрали ли их за войну. А Милан дождется своей революции, факт! Милан, приходи, забирай наш дом, и-ик! Обещай, если ты мне хоть капельку друг, что сам его заберешь...
– Заткнись, толстозадый!
– отозвался Милан и угрожающе нахмурился. Смейся лучше над своим брюхом!
– Нет, ты обещай!
– плаксиво повторил Бацилла и рыгнул.
– И знай... я сам буду ждать тебя у ворот... с красным флагом. Я тебе докажу...
– Ребята, - Милан привстал, - дайте я ему влеплю разок.
– Оставь его, - с обычным миролюбием сказал Войта.
– Видишь ведь, что нализался. Опять начнет скулить, что никто на свете его не любит.
Исполненный ненависти к родному классу. Бацилла хлопнул кулаком по столу, так что рюмки зазвенели.
– Долой буржуев!
– завопил он.
– «Пусть сгинет старый подлый мир!» Ребята!
– Да не ори ты!
– Павел, слегка усмехнувшись, усадил его на стул.
– Придет время, тогда и докажешь, не зря ли болтал. Не дай бог, услышит тебя здешний домовладелец - всю ночь ведь не уснет. Скажи лучше, что ты-то будешь делать после войны?
Бацилла недоуменно захлопал глазами.
– Не знаю... Наверно, придется зубрить дурацкие статьи законов... Папаша так хочет, а для меня это каторга... Все равно меня никто на свете не любит!