Хромой Орфей
Шрифт:
Осторожно нажать на педали - сколько раз читал об этом в брошюрке? слегка отвести рычаг, и самолет послушно ляжет набок, земля опрокинется огромная, бескрайняя плоскость наискось приклеится к крылу и со свистом понесется назад, испещренная узором узеньких речек, ручьев и дорог, с телеграфными столбами не больше спички. Неверное движение, и крыло со зловещим треском врежется в лесной массив. Спокойно! Высота шестьсот пятьдесят, скорость триста, мотор «Вальтер Кастор» гудит со шмелиной назойливостью...
– Сколько нахалтурил?
Войта вздрагивает, моргает светлыми ресницами, таращась на Падевета. Потом соображает, что вопрос относился
– Двадцать.
– Маловато.
– Ток выключали.
Войта отвернулся - болтать не хотелось. Совсем, совсем он в другом мире. Высоко, далеко... И нет никакой войны. Он сейчас где-то впереди самого себя, и двенадцать часов ночной работы у него в теле. Ночью его выставили из амбулатории, фельдшер сунул градусник: температуры нет - проваливай!
Войта нажимает ладонью на рычаг, и машина со сказочной легкостью лезет вверх, в синюю пропасть, все выше, выше, а он насвистывает, подхваченный вихрем, и кричит, кричит от счастья, и кровь стремительно пульсирует в жилах он живет! Резкий поворот - теперь вниз, человек и машина мягко снижаются... Загремел вниз по лестнице, ушам больно...
– Шляпа! Глаза раскрой...
...а там, вдали, уже выкруглились крыши ангаров, уж виден мешок, набрякший ветром. Там его ждут. Быть может, ждет и она. Побежит навстречу по скошенной траве, в легком летнем платье с синими крапинками, ветер откинет ей волосы, и она издалека махнет ему рукой. Нет, махать она не будет. Не будет. Он знает это, и это царапнет его где-то внутри, но он только сожмет губы, отведет от себя рычаг, уменьшит подачу газа. Свист у ангара...
...а за окошком, полуслепым от грязи, с тягостной медлительностью проплывают картины - скучные, сто раз виденные, грязь, море грязи, облупившиеся домики, кроличьи шкурки сушатся на заборах, треснувшая стена старого кабельного завода, трубы и опять трубы, аэродром соседнего завода, несколько промокших «мессеров», раскисшие поля; в неглубоких ложбинах-грязные лоскутья снега, и лужи, и иззябшие деревья.
Вот тебе и мечтай.
Автобус стонет от напряжения, трясет на ухабах свою человечью начинку, воняет древесным газом... Посадочная площадка с головокружительной быстротой подстилается под крылья, блестит, как река на солнце... Вот первые виллы предместья мелькнули за окном - сонные, исхлестанные ветрами, расслезившиеся предвесенним дождем. Сел. Мотор еще раз грозно взревел и, стих. Войта снял руки с рычагов управления, но никто, не ждет его, никто не ликует-просто автобус извергнул его в ветреную сырость, и все.
Топай, наземная крыса!
Час пути туда, час обратно.
Еще с угла, увидел гордую виллу. Двухэтажный ларец с мезонином. Тот, кто строил дом, не скупился на жилую площадь, на кирпичи. И вышло: не монументальность, но огромность, правда, чуть аляповатая, однако и не совсем уж безвкусная. Расчлененный фасад с полустершейся надписью: «Гедвига». Вилла стоит на холме. Из окон второго этажа открывается широкий вид - река, набережная, силуэт Вышеграда; из зимнего сада - Смиховская низина и горстки вилл на противоположном склоне. Для того, кто передвигается на своих двоих, путь от трамвайной остановки достаточно длинен: по крутым улочкам мимо особняков бывших богачей. В домах, принадлежавших лицам неарийского происхождения, поселились немцы - генералы и прочие могущественные особы. Ветер гуляет здесь даже тогда, когда ниже, в городе, царит полное безветрие. Просто как назло, говорила мама.
Из трубы тянулся к небу дымок; у калитки Войта столкнулся с паном
Впрочем, в последние годы он редко открывал рот. Старый холостяк с седыми висками, франт довольно облезлый. Он доводится братом милостивой пани и потому бесплатно живет, в мансарде; он поселился там со своей престарелой овчаркой и воспоминаниями о минувшей славе, не менее полинялыми, чем его собака. Он никому не мешает - живет себе тихохонько, и только одного не выносит: это чтоб в его присутствии упоминалось о политике, о положении на фронтах и тому подобное. Он лично проследил, чтобы в доме во всех приемниках удалили устройства, принимающие на коротких волнах; решительно и без лишней сентиментальности велел убрать портреты прежних государственных деятелей, все охотничье оружие и даже безобидные духовые ружья и пугачи - короче, все, что хоть отдаленно напоминало оружие.
Однажды Алена, с прозрачным намерением подразнить его, спросила как-то на лестнице:
– Дядя, когда же немчура сядет на горшок? Вы, как бывший маршал, должны в этом разбираться. Кунеш так и застыл на ступеньках.
– Вы... вы все рехнулись!
– в страшной тревоге прохрипел он.
– Неужели не помните, кем я был? Мне в десять раз больше грозит опасность, чем любому штатскому! Напротив, через улицу, живет полковник их авиации... Вы что, хотите моей гибели? Хотите выжить меня отсюда? Что ж, я уйду...
– с трагическим жестом закончил он и склонил голову.
И вид у него был такой убитый, что милостивая пани резко прикрикнула на дочь; с тех пор «полковника» оставили в покое.
– ...ссте.
Кунеш узнал Войту, приветливо кивнул ему и побрел вниз по улице. На коротком поводке он вел своего собачьего патриарха, в другой руке нес банку из-под варенья, собираясь купить дафний для своих рыбок. Пес, уныло взглянув на хозяина, остановился у излюбленного каштана и с трудом поднял заднюю ногу.
Сад одичал, от него веяло грустью запустенья. Войте вспомнились другие времена. Тогда струйка фонтана дерзко устремлялась к небу, щебет птиц сливался с хлопотливым постукиванием маленькой ветряной мельнички. А теперь на облысевшем газоне гниют прошлогодние листья, и каменная наяда посреди высохшего бассейна бесстрастно усмехается ненастному утру.
В вестибюле Войта увидел Алену.
Она спускалась вприпрыжку - никогда не умела сходить по лестнице медленно.
Войта поспешил к ступенькам, ведущим в подвальный этаж.
– Привет, Войтина!
Он не поверил своим ушам. А она подбежала, чуть-чуть запыхавшись, остановилась в конце лестницы - рука на гладких перилах, странная улыбка на губах. Вид у нее невыспавшийся, но бледное лицо красиво оттенял синий дождевой плащ.
– Привет.
Минутка молчания затянулась. Войта упрямо стиснул зубы.
Ее лицо медленно открывалось через улыбку; было в нем обычное кокетство, но и еще что-то.
– Знаешь, что меня интересует?
Он упрямо молчал, и она сама ответила:
– Долго ли мы так выдержим - не разговаривать? Лично я - недолго.
Он непонимающе посмотрел на нее, тряхнул головой, неохотно усмехнулся.
– Ходишь мимо, как немой!
– накинулась она на него.
– Меня это просто бесит. Ведь я ничего такого тебе не сделала! Да скажи же ты что-нибудь! Скажи хоть «а»!