Хромой Тимур
Шрифт:
Сколько ни сновал Садреддин-бай по всем закоулкам базара, сколько ни шарили по всем чуланам самаркандские кожевенники, кожи иссякли.
— Что ж, с наших стад, что ли, кожу сдирать? — гадали кожемяки. — Да за день ее не вымнешь, а надо скорей.
Ветер мел мусор по опустелым рядам. Купцы толпились, шепчась или крича, в базарных углах, оставив впусте переулки с пустыми лавками.
Проходили какие-то караваны. Перед ними сторонились, не прерывая разговоров, не глядя на ковровые, изукрашенные кистями наряды верблюдов,
За всей этой суетой никто и не приметил, как под вечер сюда вошел через Железные ворота большой караван. Никто не посмотрел, как ехали впереди караван-вожатый с хозяином. Как бодро ступали верблюды, хотя никогда не бывает у них такой бодрости после большого перехода. Как ехали на бодрых конях приказчики и на сытых ослах караванщики, как лишь чуть запылились, будто только что навьючены, ковровые покрывала на вьюках. Никто не приметил и того, что вошел караван без охраны.
Караван прошел через торговые ряды к Тухлому водоему, и хозяин с караван-вожатым сошли у караван-сарая армянских купцов.
Так велик был караван, что не мог вместиться во дворе у армян. Пришлось вводить верблюдов во двор по десятку. Едва, развьючив, выводили одних, на их место вели следующих.
Ожидавшие своего череда верблюды заполнили всю улицу веред караван-сараем.
Жевавшие в харчевнях завсегдатаи отодвинулись от еды, разглядывая теснившихся, ревущих верблюдов. Голоса беседующих глохли в жалобном верблюжьем реве. Уже не жареным мясом пахло в харчевне, а потной верблюжьей шерстью.
— Что за караван? — гадали в харчевне. — Откуда? На конец пути пришли, а у верблюдов на губах зеленая слюна висит. Видать, недавно кормлены.
— Да гляньте-ка, это ведь пограбленный армянин!
— Откуда? Он на Орду с караваном ушел.
— Он!
— Похож!
Уже не до еды стало, не до бесед: что за притча, с одним караваном ушел, с другого слезает?
А он слез, Геворк Пушок; слез и стоял в воротах, приглядывая за развьючкой.
Он так был занят этим, что не приметил, как мимо прошел и засел в соседней харчевне столь полюбившийся ему Аяр.
Вручив бумажник царевичу, Аяр ушел на воинский двор, отчистился, отмылся, шапку с косицей оставил, а надел простую тканую тюбетейку и пошел пройтись по городу.
В здешней харчевне ему нравились маленькие, едкие от приправ пельмени. Ожидая их, он устало поглядывал на развьючивающийся караван, на серую струю воды, падавшую из каменного желоба в Тухлый водоем.
А слух о прибытии армянского купца уже несся по базару, как дымок, гонимый вечерним ветром.
Вокруг караван-сарая уже собрались ротозеи и обессилевшие от нынешнего безделья купцы. Поглядывали в просветы между верблюдами. Пригинались, чтоб глянуть из-под верблюдов, истинно ли по ту сторону каравана
Нет, это был Пушок!
Кое-кто из более деловых пошел в обход длинного каравана, чтоб зайти на ту сторону и подобраться к Пушку.
Всех опередил Садреддин-бай.
Он появился перед купцами, обсуждавшими приезд Пушка. Едва он поднял голову к вьюкам, ноздри его дрогнули.
"Кожи!"
Он быстро обернулся, опасаясь, не уловил ли кто-нибудь этот ожегший его душу вопль. Но душевные вопли не слышны для окружающих.
Садреддин-бай вплотную подбежал к каравану. И еще яснее уловил знакомый, вожделенный, восхитительный запах кож!
Тогда, как пловцы ныряют в омут, он, пригнувшись, юркнул под верблюжьи животы и мгновенно предстал перед армянином:
— С благополучным прибытием, почтеннейший!
— Благодарствую.
— Издалека ли?
— Да вот… караванный путь… Сами знаете.
Разве можно сказать, что путь был недолог и недалек, что незадолго перед тем вышел весь этот караван из крепости, из-под сени Синего Дворца, прошел снаружи городских стен и через Железные ворота снова вступил в город, прошел по базарным улицам.
Если б это сказать, как бы расшумелся слухами и толками самаркандский базар!
Как бы заговорили купцы о своем благодетеле, о высоком своем покровителе, о Повелителе Мира Тимуре!
Пушок нашел ответ:
— Вот, потерялся у меня караван, думали — пропал, да, благодарение богу, по милости повелителя, — вот он!
— А товар? — не слушая Пушка, допытывался Садреддин-бай.
— По покупателю. Кому что.
— Мне бы кож.
— Много?
— А почем?
— По сту.
Садреддин-бай отступил, жуя губами, но тотчас приступил опять:
— Я ослышался. Почем, почтеннейший?
— По сту.
Тощий кошелек беспомощно качнулся на животе старика, но Садреддин-бай решительно схватился за него.
— Дам задаток на сто кип. Полный расчет через два дня.
— Наличными по сту. Иначе — сто двадцать пять.
— Окончательно?
— Деньги ваши, товар мой.
— Сто десять.
— Видите, я еще не развьючился. Так? Еще торговать не начал. Еще с купцами не потолковал. Так? Хотите брать — берите по моей цене. Нет ждите, какая на завтрашний день станет.
— Вот, берите задаток.
— Сколько тут?
— За десять кип.
— За десять дали, а хватаетесь за сто! — пренебрежительно отмахнулся Пушок.
— Пускай! Вашу руку!
— На почин! — уступил Пушок. — Сто кип по сто двадцать пять ваши. Расчет завтра вечером.
— Я просил два дня.
— Не могу ждать.
— Давайте!
Но купцы уже обступали Пушка, обегая караван, протискиваясь между верблюдами, выныривая из-под верблюдов.
— Кожи! — несся слух по базару.
Опустел Кожевенный ряд, к Тухлому водоему бежали как на пожар. Вскоре верблюдов уже с трудом удавалось провести на развьючку или вывести со двора, так стиснулся со всех сторон народ — кто закупать кожи, кто поглядеть на торговлю больших купцов.