Хроника № 13 (сборник)
Шрифт:
Как мне было не согласиться, я уже хорошо это испытал на своей шкуре.
С Ульрихь именно к этому и пришло – к насилию с ее стороны. Она звонила, приезжала, не давала прохода и продыха, ревновала, закатывала истерики, грозила самоубийством, десять раз я с нею расставался, но получалось так, что опять сходился. Однажды у меня в гостях была университетская подруга, Ульрихь позвонила, подруга, оказавшись рядом с телефоном, взяла трубку:
– Вас слушают! Нет, вы туда попали. Он сейчас занят.
Я, иронично улыбаясь, протягивал
– Кто я? Очень хороша знакомая. Совсем хорошая. Ладно, я его девушка, вы довольны?
Ульрихь примчалась через полчаса на такси. К этому моменту я рассказал о ней подруге, и та предложила помощь: сделаем вид, что она действительно моя девушка.
Как задумали, так и поступили. Ульрихь разошлась во всю силу своего темперамента, называла разными словами и меня, и ее, дважды ударила меня кулачком в плечо и один раз толкнула подругу, потом плакала, потом ей стало плохо, я поил ее чем-то из аптечки…
Наша с нею история кончилась, она через месяц уехала насовсем, а подруга осталась, началась другая история, где я вынужден был продемонстрировать, что умею быть благодарным, а потом с ее стороны последовал ряд нежных, ласковых, любовных и при этом вполне насильственных действий. И сюжет, однажды проигранный и прожитый с Ульрихь, повторился с нею, а потом вообще стал проклятием моей жизни, возвращаясь в разных обличьях с пугающей неизбежностью.
Но мы ведь не об этом, мы —
а о чем?
О привычке добавлять, которой я отравлен и от которой, быть может, никогда не избавлюсь? Правда, бывает это только при первом взгляде, при первом знакомстве, а если сходишься, все уходит на второй или третий план, в глубокий знаменатель, но далось мне это не сразу.
Я и сам в глазах многих человек с добавкой. Либераст, креакл, образованщина, да мало ли. И за еврея не раз принимали, благодаря сомнительной фамилии. Или помню, как впервые столкнулся с тем, как гордая принадлежность к великой нации может, оказывается, кого-то напугать. Попав в Нью-Йорк на рубеже девяностых, я бродил с другом Петей, театральным режиссером, по аллеям Центрального парка, мы обсуждали наше совместное творческое будущее, представлявшееся блистательным и международным, присели на лавочку возле какой-то скульптурной группы. На нее взбирался малыш лет шести. Пыхтел, старался. Скатился, крикнув:
– Черт, опять!
Я удивился и обрадовался родной речи и окликнул его:
– Привет, тебя как зовут?
Мальчик глянул на меня, не ответил и, сопя, полез опять вверх.
– А ты сними ботинки, попробуй босиком, тогда получится! – посоветовал я ему.
И тут раздался злой женский крик:
– Майкл, быстро сюда!
Я оглянулся. Молодая женщина, высокая, прямая. Взгляд на сына и только на него, никаких косвенных лучей, как это обычно бывает у моих соотечественников.
– Майкл,
– Я с ним даже не говорю! – недовольно ответил мальчик, косясь на меня.
– Ко мне, я сказала!
– Вы что, я же русский! – успокоил я ее.
Она посмотрела на меня с откровенной и даже подчеркнутой презрительностью и сказала:
– Вот именно!
И ушла, таща своего Майкла за руку.
Петя хохотал, утирал слезы и приговаривал:
– Я русский! Майкл, сними ботинки, а еще лучше штаны!
– Дурак, – сказал я ему.
– А ты умный? Скажи спасибо, что она полисмена не позвала. Улетели бы тогда с тобой на родину – только неизвестно когда!
И мы заторопились в аэропорт.
А в другом аэропорту, задолго до этого, сидела красивая рыжеволосая девушка с гитарой в руках, с красивой фамилией Ульрихь. Я сам предложил ей – проводить, помочь довезти в аэропорт вещи. Довез, сразу же прощаться было неудобно, сел с нею в зале ожидания. Мы молчали. Потом она достала из чехла свою старенькую гитару (на которой играл Витя), провела по струнам и запела негромко, почти шепотом:
Нет, мой милый, никуда я не уеду.
А иначе мы не вынесем разлуки…
Слезы текли по ее лицу, я жалел ее, я опять ее любил, но терпел и ждал, когда же объявят посадку на рейс.
Бумажный самолет
Трагикомедия в двух действиях
РЕДАКТОР
Вопрос, который первым сам собою
Напрашивается: почему в стихах?
ДРАМАТУРГ
Ну, я стихами это не назвал бы.
Ритмическая проза – так верней,
Хоть есть и рифмы кое-где. Навскидку
Отвечу так: все господа актеры
Ужасно любят отсебячить. Я,
Попав на свой спектакль и слыша текст,
Не раз спросить хотел: а что за пьеса?
Я этого, ей-богу, не писал!
Когда есть ритм, то вольно иль невольно
Актеры будут следовать словам,
А не тому, что кажется им лучше.
РЕДАКТОР
Сойдет за версию. А ежели серьезно?
ДРАМАТУРГ
Пожалуй, дело в том, что я хотел
Столкнуть две разноправные стихии:
Высокий ямба штиль – и просторечье.
Когда герой, ну, типа, мямлит чё-то,
Уныло кособочит языком,
В колдобинах трясется смутной речи,
Нескладной, бытовой, и вдруг нежданно
Глаголом звонким жжет и сам себе
При этом удивляется, я вижу,