Хроника гнусных времен
Шрифт:
— Насть, ну правда, ну послушай меня, я понятия не имею, что это за баба…
— Однако она у тебя на коленях сидела, когда я подошла!
— Ну что ты выдумываешь-то, Насть!
— Слушай, хватит, а? Все, я уезжаю домой и не хочу больше ничего слушать! Я тебя специально просила, а ты!..
— Ну давай я с тобой поеду, что ты, ей-богу! Вечно ты начинаешь…
— Это не я начинаю, это ты начинаешь, хотя я миллион раз…
— Ну давай, давай я поеду, только мне надо выкупаться.
— Хорошо, купайся, я подожду.
— Пойдем к ним, неприлично же. Что
— Нигде. У моста.
Зажигая сигарету, Кирилл искоса глянул на ссорящуюся парочку, и все стало ясно.
Она была обыкновенная — короткое полотняное платьице, туфли без каблука, гладкие волосы, очки и необъятный портфель, который она судорожно прижимала к боку. Он — высоченный, широкоплечий, рельефный атлет с лицом, красным от смеси пива, унижения и желания оправдаться.
Он хватал ее за руки и за ремень портфеля, а она отпрыгивала от него, увязая в песке офисными туфлями, и отцепляла от себя его руки.
«Ребята», в непосредственной близости от которых разыгрывалась милая семейная сцена, деликатно смотрели в другую сторону, а лежащая на полотенце девица, такая же рельефная и фигуристая, наоборот, смотрела пристально и усмехалась со злорадным превосходством.
Ну все, парень, решил Кирилл. Ты пропал. Что ж ты жопу с титьками на колени посадил, когда должны были приехать портфель с очками? Или от пива развезло совсем?
Девушке в очках он сочувствовал не слишком.
Ему все стало понятно с первого взгляда, и он не верил, что кому-то что-то может быть непонятно.
Ты просила его провести вечер вместе, а он ушел от тебя на пляж с «ребятами», грудастой макакой и ящиком пива. Каждому свое. Вместо того чтобы выкрикивать какие-то бессмысленные угрозы, и вырывать руку, и разъяренно сверкать на макаку очками, а потом все же тащиться за своим Аполлоном к «ребятам», и делать вид, что ничего не произошло, и бодро закуривать предложенную сигарету, и старательно не смотреть на совершенное загорелое тело в двух веревочках — где-то в районе бюста и где-то в районе бедер, — и игнорировать победительную улыбку, и покорно выжидать, когда Аполлон все же соизволит пойти с тобой — а может ведь и не соизволить! — вот вместо всего этого взяла бы ты свой портфельчик, села бы в свою машину, припаркованную у моста, да и поехала домой, телевизор смотреть и на диване валяться.
Кирилл Костромин не признавал запутанных отношений и не верил, что раны можно лечить путем постоянного ковыряния в них.
Впрочем, это совсем не его дело.
Ему нечем было заняться этим вечером в Питере, и он даже жалел, что принял от партнера приглашение на шашлыки. Завтра до обеда он проваляется в отеле, если только ему не взбредет в голову какая-нибудь пионерская фантазия, вроде, например, посещения колоннады на Исаакиевском соборе или прогулки по Летнему саду. К трем его ждут на даче, полдня и полночи придется попеременно пить, есть и париться в только что возведенной партнером баньке, которой хозяин гордился ничуть не меньше, чем Монферран своим бессмертным творением.
К полудню
Хорошо еще, если проснется в своем отеле, а не на чужом диване в обществе чего-то вроде той макаки с веревочками в районе бюста.
Тугой теплый ветер бросил в щеку песок. Кирилл открыл глаза. Мимо, сверкая розовыми поросячьими пятками и вздымая чистый песок, прошлепал щекастый бутуз в панаме и с ведром на буксире. Кириллу стало смешно. Он проводил бутуза глазами и снова зажмурился, подставляя ветру лицо.
Нева плескалась у ног, норовила залезть в ботинки, но ему лень было подняться и переставить их подальше. Город шумел на том берегу, а казалось, что далеко-далеко. В небе сияло два солнца — привычное и гигантский золоченый купол Исаакия. Нева пахла водой и свежестью, а вовсе не бензином, как изнемогающие московские сточные канавы, гордо именующиеся реками. От нагретого серого камня Трубецкого бастиона несло ровным теплом, и Кирилл даже слегка недоумевал, почему никогда раньше ему не приходило в голову просто посидеть на пляже у Петропавловской крепости.
Он заехал сюда случайно — среди дня вдруг кончились дела, и он понял, что не знает, куда деться до вечера. Хотелось есть, но на Невском негде было поставить машину. Он долго ехал, потом куда-то повернул, попал на Большую Морскую с односторонним движением, выискивая место для парковки, не нашел, и в конце концов его вынесло на Дворцовый мост. За мостом была стоянка, но не было ресторана, — по крайней мере, в зоне видимости, — и он пошел к Петропавловской крепости, осеняющей огромное знойное небо золотыми крыльями летящего ангела.
Пивнушку под зеленым тентом с шаткими пластмассовыми столами и стульями он обошел стороной и развеселился, осознав собственную осторожную брезгливость.
Эк тебя угораздило, господин Кирилл Костромин!
Не подходит тебе пивнушка. Брезгуешь. А столовку для дальнобойщиков в городе Мелитополе забыл? Как ты там борщ наворачивал и какие-то немыслимые котлеты, хорошо если из бумаги, а не из навоза, не помнишь? А как автостопом в Крым ехал и там с голодухи по темноте рылся в помойке за кафешкой с шикарным названием «Чайка», отыскивая съестное? Как грузчиком нанимался в овощной ларек и таскал из ящиков желтые, вонючие толстокожие огурцы, больше похожие на мелкие дыни? Как яблоки воровал из колхозного сада, тоже, конечно, не помнишь?
И лет-то с тех пор прошло всего ничего — вовсе не сорок и не пятьдесят, а только десять.
— …поставь меня сейчас же, я сказала! Отстань! Отцепись! Прекрати сию минуту! Ну!..
Очевидно, поединок очкастого портфеля в полотняном платье с бронзовым Аполлоном разгорелся с новой силой. Кирилл нехотя открыл глаза и посмотрел в ту сторону.
Аполлон легко, как в кино, тащил ее в Неву, вместе с очками и портфелем, а она молотила по нему бледными кулачками и злилась, кажется, по-настоящему. Блондинка перевернулась на бочок, подперла щеку и наблюдала с интересом.