Хроника лишних веков (рукопись)
Шрифт:
— И так же поступали римляне с бою с Ганнибалом при Каннах? — со всей осторожностью поинтересовался я.
— Они-то как раз совершили большую глупость, — констатировал Демарат, подняв указательный палец. — Переоценили свои силы и поступили наоборот… Вот у кого была легкая рука, так это у Цезаря. Он проснулся не в лучшем настроении, но бросил мастерски: ему выпал «красный бок». — Демарат показал красную сторону одного из кубиков с надписью «ки», что означало «иди, нападай». — Цезарь мыслил очень широко. Одного из свидетелей сразу послал
Там, на берегу Рубикона, уже отпечатав на мокром песке у воды следы титана, Юлий Цезарь изрек: «Alea jacta est» — «Жребий брошен»… Я никогда раньше не задумывался, что же такое было брошено! «Alea» — простая игральная кость!
— Но ведь и Сенат мог бросить кость, в свою очередь? — предположил я.
— Сенат опоздал, — твердо сказал Демарат, будто присутствовал на том заседании. — В этом весь секрет удачи. И если угодно, военного мастерства. Улучить нужный момент, чтобы бросить кость удачно. У нас в гимнасии против восточного окна висела табличка с надписью: «Учись собачьему чутью, чтобы не сделать «собачьего» броска».
«Собачьим» назывался неудачный бросок — такой, что хуже некуда.
— Чутью вас тоже учили? — спросил я с намеком, а как же иначе.
— Чутье — главный талант игрока, — был прямой ответ.
— А кто учителя?
— Мисты бога Арея…
Тень легла на лицо Демарата, и я догадался, что достиг тех оккультных границ языческих тайн войны, переступать которые профанам запрещено. Демарат, сын Антиноя, был магом войны, посвященным в боевые мистерии эллинского бога сражений Арея и был мастером военной школы Этолийского Щита… и наемным полководцем несчетного числа варварских королей. Он умел вовремя бросать боевую игральную кость.
Демарат бережно опустил кости на дно шкатулки и закрыл ее.
— Посуди сам, Николаос, — проговорил он с неподвижной усмешкой, как будто сковавшей все его лицо. — Повстречались мы с тем же Пелеем… Положение безвыходное, как ни ломай голову: я знаю все его уловки, он знает все мои. Мы будет сражаться неделю кряду без всякого живого интереса и ясного результата. Нам перестанут платить. Единственный способ удивить друг друга — сделать игру втемную. Ты бросил… — От пронзительного взгляда гипостратега у меня морозец по спине пробежал, — …а боги чуть-чуть замешкались… Им ничего не останется, как только исполнить тот же приказ.
Вспышка! Вместо Демарата — темное пятно в глазах… и посреди пустого ковра — тяжеленькая серебристая шкатулка… была… теперь — вся расплавленная…
Эта воображаемая картина ясно и навсегда отпечаталась в моей памяти. Я ее себе слишком четко представил.
Демарат же остался в бытии, и я прозрел: он не сгораем… этот сейф, полный древних тайн.
— Они не тронут тебя, — пророческим гласом изрек я. — Ты — свой.
Демарат то ли с печалью, то ли с облегчением уронил голову вперед — и поразил меня
— Не ты привел варваров в сферы богов, — возвестил я не ему, а тем, кто смотрел на него через объективы моих глаз.
Демарат кивнул и поднял взгляд на меня. Лицо, человеческое его лицо, мутно окрасилось, и он словно помолодел. Лоб прям, нос тонок и свиреп, щеки и губы без мякоти и изъяна. Плёночка мрамора под плёночкой воска. Безжалостно красив был в молодости.
— Вот досада, — сказал он и вздохнул, и посмотрел с усталой любовью на Нису…
…и она приняла его взгляд, как объятия… всколыхнулась, пленительно выставив плечо и откинув назад голову. Он только что вернулся к ней издалека, прямиком со дна Аида. А она, не зная, где был ее хозяин и любовник еще пару мгновений назад, она легко догадалась: далеко, очень далеко.
Привычным падением гипостратег повалился набок, и Ниса успела подхватить его голову и устроить у себя на ногах.
— Я испробовал все на своей шкуре, — сказал он оттуда весело и безразлично. — Я знаю, что чувствуешь, когда раскаленное железо проникает в твое собственное мясо… когда стрела пробивает грудную клетку… Согласись, очень любопытно узнать, как тебе, когда сгораешь весь в мгновение ока.
— Еще приятней сыграть в кости с самим Зевсом Вседержителем, — намекнул я.
— Ты прав… хотя порой скука одолевает быстрее. — Демарат поднялся, и вновь на несколько мгновением мы остались только вдвоем в неземном, кромешном пространстве. — Но я помогу тебе найти того, кого ты ищешь.
— Ищу не я, — поспешил я отбояриться: мол, и я не я и лошадь — не моя.
— Разницы нет, — сказал, отрезал Демарат. — Раз у тебя нет выбора… Я постараюсь помочь и, может быть, в тот день… — Он подмигнул мне и указал на шкатулку.
— Не знаю, как тебя благодарить… — развел я руками.
И мы, рассмеявшись, свалились с темных высот на землю.
— Ни слова больше, — приказал гипостратег. — Только поэзия, женщины и вино.
— Одно — последнее, — уперся я. — Как у висельника…
— Как у распятого христианина? — уточнил гипостратег.
В великомученики я не годился — да и не к месту было.
— Чем все же не угодила вам Империя, которую вы с таким старанием возводили латинскими руками? — поспешил я.
Демарат поморщился сначала.
— Пытались построить храм справедливости… Платонову республику без тирана… — вздохнул он. — А стала получаться, как в еврейских преданиях, Вавилонская башня.
— Уж поверь мне, Демарат, этот фокус будет повторяться с завидным постоянством, — честно разочаровал я его.
Но он уже и не думал грустить.
— Значит, поэзия, женщины и вино, — с тем большей утвердительностью изрек он.
Трижды заходили крепкие, загорелые ноги, и крепкие, загорелые руки ставили на ковер бокастые кувшины.