Хроника лишних веков (рукопись)
Шрифт:
— Папа? Не соврали римляне?
Гонцы равеннского двора побывали у Аттилы двумя днями раньше.
— Папа, — кивнул я. — Не соврали.
— Пора!..
Коринфский поэт, подавленный своей миссией, окутанный мехом и повитый ремешками, стал похож не на грозного варвара, а на испуганного лисёнка… Демарат открыто ухмылялся: ёрнический план Аттилы он разгадал и всей душой принял… чтобы потом, совсем затосковав, напиться до полусмерти.
Аттила тронул коня.
На корпус отстали его присные, вожди Орест и Эдекон, вполне себе исторические личности,
— Стоять! — вдруг крикнул Аттила по-гуннски, сорвался в галоп и, проскакав дюжину темпов, круто заворотил коня.
Он смотрел на всех нас пристально, издали — и весело из той недалекой дали скалился.
— Эй, варвары! — возгласил он на латыни к нам, ко всем пятерым, четверо из коих имели римское гражданство! — Смотрите, варвары, куда вы пришли! Вот Соляная Дорога, она ведет прямо в Рим! Хотите в Рим, варвары? Он рядом.
Я потихоньку посмотрел на поэта. Метаморфозы продолжались: из лисёнка он сделался мокрым мышонком. Я не знал, как его подбодрить. Демарат чувствовал себя в своём седле, он рос и пламенел лицом.
— Хочешь мою шапку? — шепнул я ему.
— Не хочу, — невозмутимо ответил Демарат. — Сам носи.
— Эй, варвары! — продолжал свою наполеоновскую речь Аттила.
Миллионоголовая гуннская орда дышала нам в спины, и казалось, это мы заслонили ее от её предводителя. Он, Аттила, Губитель Европы, обращался только к нам, избранным, пятерым ряженым римлянам, если считать меня гражданином Рима Третьего и, вполне вероятно, последнего. Эдаким диким образом мы заявились в Римскую Империю… Колядовать, не иначе.
— Эй, варвары! На что вам Рим? Притон нищих… Смотрите! Вот всё, что у них есть, они сами нам везут. Стоит ли стирать подковы? Думайте, варвары!
Он попятил коня от нас, а задом двинулся навстречу равеннской — читай, римской — депутации… Говорят, что папа Лев страдал старческой дальнозоркостью.
Потом, не оглядываясь, Аттила прискакал к нам, римским варварам, развернулся и заставил коня замереть, как на пьедестале.
Римляне подошли. Начальники папской свиты — консул Авиен, префект Тригеций, оба в отставке — хмуро переглянулись не с Аттилой, а с нами.
Переговоры не затянулись. Папа вытягивал шею, с нескрываемым ужасом посматривая на застывшую на время лавину кибиток и тучи дыма, а когда успокаивался, начинал морщить нос.
Меня тревожила только одна не известная мне подробность последних дней Древней Истории: а как вдруг папе придет в голову дать Аттиле ложный адрес невесты — только не римский, а равеннский. Мне нужен был только Рим.
И я получил Рим…
«До Рима добираться дольше, пусть их едут, а там видно будет…» — так, по моему разумению, рассудил папа. И мне было нечем его отблагодарить.
Империя откупилась — в последний раз. Равеннский двор мог недолго радоваться, не зная о щедром подарке Аттилы «брату своему», королю вандалов Гейзериху. Тремя годами позже Гейзерих примет посмертный подарок базилевса гуннов… и обойдется с ним, как последний
Отпуская меня, Аттила взял с меня клятву не снимать гуннскую шапку до врат Рима.
Мы выехали на рассвете следующего дня, в сопровождении «волчьей стаи», не всей, десятой ее части — сотни гуннских богатырей в накидках из цельных волчьих шкур крупных самцов.
На пути в Рим стратег Демарат будет необыкновенно много молчать — и не пить вовсе, отчего как-то ясно бледнеть и сохнуть лицом.
Ниса не обращала внимания на метаморфозы своего стратега, с утра до ночи занимаясь собой, обвешивая кибитку изнутри зеркалами и примеряя неисчислимые женские сокровища. Он готовилась к триумфальному вступлению в Рим.
— Ты бывала в Риме? — спросил я ее, как-то заглянув в улитий домик на колёсах.
— Никогда! — сверкнула она глазами. — А ты?
Я чуть было не соврал ей — и удивился: в ту минуту мной владела сильная иллюзия, что уж где-где, а в Риме-то я бывал…
— Надеюсь, что попаду.
Ниса расстроилась:
— Я думала, что ты покажешь мне Рим. Я думала, что ты был везде.
— Везде, — подтвердил я. — Кроме Рима.
На ближайшем привале Демарат хмуро посматривал на нас, как-то бессильно двигал бровями и молчал вроде Марка Аврелия, «наедине с собой».
От селений, от стоячей воды мы держались подальше: где-то здесь бродила еще недавно «царица грозная Чума». Но не помню страха, никакой опаски… Мне чудилось, будто мы протаптываем в римской чуме невидимый гуннский туннель. Итак, «держались подальше» было лишь гигиенической мерой. Однако невольно, с действительным страхом в самой глубокой глубине души я соблюдал в дороге еще одно ограничение — держался всегда в узкой щёлке-колее между цепями всадников-стражей и ни разу не заступал за неясную границу наших бивуаков. Я сильно внушал себе: Сфера растаяла и существует теперь на перекрёстке пространств только этот, Древний Рим… но страх, страх снова проехаться нагишом, на заду, на спине по шершавой ледяной горке…
— Вот он… заметь, — сказал Демарат однажды в полдень.
С возвышенности можно было разглядеть вдали бурую и рыхловатую ковригу какой-то обширной крепости, широко окруженную темной массой припёков-трущоб.
— Что там? — глупо полюбопытствовал я.
— Так я и предполагал, — слабо усмехнулся Демарат моей глупости. — Рим.
Я растерялся. Окрестные пасторали последних веков Империи были безлюдны, только одна крохотная человеческая фигурка виднелась впереди на краю пригородного селения.
— Похоже, гостей не ждут… — умно предположил я.
— Говорят, чума… — пожал плечами Демарат.
Ниса торопливо вдевала в мочки огромные золотые висюльки.
У крепостных врат, под бурыми, замшелыми стенами Рима, печальная депутация стояла нам навстречу. Белоснежная пышность тог не произвела на нас никакого впечатления: эта хмуро-любезная компания выглядела жидко и захолустно. И очень сочувствуя этим жмущимся в кучку патрициям, я решил наконец покончить со всеми своими страхами.