Хроника обыкновенного следствия
Шрифт:
– Я… Я смудила. Мне надо возвращаться, – бормочет она. – Я так устала, вызовите такси.
Я вдруг принимаю решение. А может быть, я принял его давно. Не знаю.
– Лучше, если я вас провожу. Не имею права бросить вас одну в таком состоянии. Только оденусь.
– Жан! – восклицает она в момент, когда я переступаю порог спальни.
Встревоженный ее тоном, я оборачиваюсь.
– Жан, мне хотелось бы… Вы можете оказать мне последнюю услугу, – спрашивает она, глаза ее лихорадочно блестят.
– Если это в моих силах…
– Прошу вас. Снимите
Я улыбаюсь ей. Могу и отказаться. И у неё никогда не будет уверенности и никаких дополнительных подозрений. Ведь именно в моем характере отказать бывшей лучшей подруге жены и не показываться ей обнаженным. Что за демон мной верховодит?
Я развязываю пояс и широко распахиваю полы халата.
– Боже! – восклицает она, поднося руку ко рту. – Мне не приснилось. Я ничего не придумала! Я не могла придумать этот небольшой светлый шрам. Господи!
Она начинает бурно рыдать, а я отправляюсь одеваться. Когда я возвращаюсь, она уже почти успокоилась. Удивительно, как быстро к ней вернулись силы, когда она обрела уверенность в том, что не сошла с ума.
– Вы со мной сыграли отвратительную шутку, Жан. Отвратительную, не нахожу другого слова. Какая муха вас укусила?
Она почти восхищена. Я не отвечаю.
– Думаю, знаю, – продолжает она, закуривая сигарету. – Она превратила вас в осла. Вы ведь все знаете? Художники, клиенты… Вначале этим занималась я, а потом настал её черед… Что хотите, привилегия возраста и красоты…
– Вы хотите сказать, что не можете заполучить ни одного известного художника, ни одного стоящего клиента, не подсунув Эмильену в нужную постель?
– Конечно, но это было бы слишком утомительно, вынужденно и, наверное, не столь выгодно. Вы, похоже, понимаете, Жан, что ей нравится это. Я не могу злиться на вас, но никак не возьму в толк, почему вы так долго ждали и не взорвались раньше?
– Я не все знал, – глухо отвечаю я. – Я думал, ей хватало художников.
Она истерически хохочет и шумно сморкается перед тем, как раздавить сигарету в пепельнице.
– Значит, есть две меры и два веса? Вы готовы терпеть художника, но не выносите просто буржуа? Потрясающе! Объясните мне логику вашего поведения.
– Боюсь, не могу, Электра, – я совершенно откровенен. – Если вы готовы…
Она встает, переступает тощими ногами, встряхивает головой со смесью удивления и жалости. Это невероятно, учитывая состояние, в котором она была четверть часа назад.
– Куда вас отвезти? – спрашиваю я её в гараже. – Домой или в клинику…
– Домой! Зачем мне лечение сном. Я не сумасшедшая.
В машине она откидывается на сиденье, закрывает глаза и глубоко дышит.
– Вы очень сильны, Жан, – наконец вздыхает она. – Вам почти удалось превратить меня в сумасшедшую. Конечно, нервы у меня сейчас не те, но всё же… Вам удалось провести и вашу потаскуху, а она родилась не вчера… Ну вот мы и приехали… Не выпить ли по стаканчику,
– Нет, пить я не буду. Я устал и хочу домой. Но прежде доведу вас до двери. Не хочу отвечать даже по недосмотру за другой… несчастный случай. В вас влили слишком много дряни.
Она со смехом опирается на мою руку.
– Вы знаете, чем занимается Эмильена в данный момент? – бормочет она, нащупывая замочную скважину ключом. – Знаете? И могу вас уверить, она исполняет сейчас это не по работе. Почему бы вам не зайти ко мне? Я уже не та, что была, но сделаю вас счастливым, таким счастливым, что вы не можете себе представить, мой милый Жан. Мне кажется, лекарства превратили меня в другого человека. Я обратилась в комок ощущений, никакая женщина-змея не сравнится со мной. Я лучше всех до самого Урала, не пожалеете!
– Мне действительно жаль, – говорю я, входя вслед за ней.
Удар набитым землей чулком приходится именно туда, куда надо, чуть выше уха (так считают судебные эксперты). Электра тяжело, но без шума валится на бухарский ковер. Она в нокауте. Если верить специалистам, она очнется минуты через две, а в голове у нее просветлеет чуть позже.
Как раз хватает времени, чтобы укрепить веревку на крюке люстры, сделать петлю, перетащить Электру в центр гостиной, надеть на шею петлю и вздернуть ее. Она начинает биться, когда её колени отрываются от пола. Руки инстинктивно хватаются за веревку. Но ей удается только оцарапать шею своими ведьминскими когтями. В те несколько секунд, пока ее ноги конвульсивно отплясывают джигу, наши глаза – её навыкате и мои, исполненные ужаса от собственного поступка, – буквально впились друг в друга, и мне кажется, что, кроме боли и смертной тоски, я читаю в них какую-то смиренную признательность, даже понимание и прощение. Но, думаю, здесь я преувеличиваю.
Когда носки её кривых ног замирают в тридцати метрах от пола, я двойным узлом привязываю второй конец веревки к ручке двери. Веревка держи, крюк тоже. Хотя теперь всё равно.
Я опрокидываю испанский табурет рядом с носками её ног, стараясь ни до чего не дотрагиваться и ничего не стирать. Только протираю ручку двери – единственное, до чего коснулся в этом доме.
Но сделано еще не все. Дома я высыпаю в цветочный горшок землю, взятую из него, простирываю чулок и кладу в грязное белье вместе со вторым. Выбрасываю окурок в мусорное ведро, мою стакан и пепельницу.
Но только усевшись в горячую воду понимаю, что всё кончено и что я стал убийцей. Я задрожал и облился потом, но вода успокоила меня, смыв предательский пот. Зрение вновь стало острым, я вновь обрел способность рассуждать и заниматься самоанализом.
Я только что совершил предумышленное убийство, как бы на него ни смотреть. Простая и очевидная истина. Однако то, что я говорил Электре, такая же истина – я ненавижу насилие и не могу совершать акты насилия. Скажем, почти не могу.