Хроника обыкновенного следствия
Шрифт:
– Понимаю.
– А кроме того, у нее была скрытная, отвратительная манера унижать меня…
– У нее были любовники?
– Нет, так было бы лучше… К несчастью, её интересовал только я. То есть та личность, которую она считала мною. Я больше не мог терпеть. Не мог. Все, что я сказал по этому поводу, правда, чистая правда. Я почти уже решил убить её, когда все и произошло.
– Почти, но не совсем. Позвольте мне сказать, кто вы такой?
– Да, – удивленно сказал он. – Говорите. Кто я такой?
– Вы – ничтожество, жалкий мелкий мошенник.
Я вдруг вскочил, не обращая внимания на оторопелый взгляд мадам
Я был не в силах сдержать крик.
– Вы мне отвратительны! Мошенник! Вы не убивали ее! Вы не в состоянии кого-нибудь убить! Мне следовало понять это в первый же день! Вы – просто дырка от задницы!
Я хватаю его за ворот и трясу изо всех сил. И чувствую, как мадам Жильбер пытается вырвать его из моих рук. Мне кажется, что я продолжаю кричать. У него с носа упали очки, я потерял свои. В ушах гудит, похоже, слышны другие крики, какой-то смутный шум. Когда я прихожу в себя, обвиняемого в кресле уже нет. Мадам Жильбер стоит рядом. Она взволнована и протягивает мне стакан воды. Я хватаю его и залпом выпиваю.
– Боже, – то и дело повторяет она. – Боже (словно Боже причастен к этой истории). Я чувствовала, что вы устали, господин следователь, что вы переутомились. Боже. Вам надо вернуться домой и отдохнуть. Все кончено. Выбросите все из головы. Надеюсь, продолжения не будет. Он сказал, что не подаст жалобу. Он обещал. Сказал, что все понимает.
Я криво усмехаюсь. Он понимает. Что этот дурак может понимать?
– Отдохнуть, – говорю я. – Теперь у меня вся жизнь сплошной отдых, мадам Жильбер. Вы правильно сделали, что велели увести это собачье дерьмо. И плевать мне, подаст он жалобу или нет.
Она с трудом сдерживается, чтобы не возмутиться моей грубостью, потом опускает глаза и краснеет. Я показываю пальцем на дело.
– И пока вы здесь, выбросите это в корзину. Это следствие никому не нужно и безрезультатно.
Она тихо качает головой из стороны в сторону, не желая противоречить, как медсестра, выслушивающая бред больного.
– Вы считаете меня сумасшедшим? – спрашиваю я. – Думаете, что здесь каждого ожидает нервный припадок? Подождите результата вскрытия. Он поступит вечером или утром. И знаете, что в нём будет? Отсутствие события преступления и возврат дела полицейским. Если только эксперт не потребует заключения в психушку. Этот дурак способен на такое. Хотите пари?
– Отсутствие события преступления в убийстве жены и разрезании ее на куски? – восклицает мадам Жильбер. – Как вы можете утверждать такое, господин следователь?
Похоже, она раздражена, если осмеливается так говорить со мною.
– Вы не слышали, о чем я с ним говорил, мадам Жильбер? Вы думаете, я бредил? Вы не слышали слов обвиняемого? Он действительно нарезал ее на дольки, но НИКОГДА НЕ УБИВАЛ. Всё в этом. Он не способен убить жену, как, впрочем, и кого-либо другого. Это не убийца, а мошенник.
Она оторопело смотрит на меня.
– Да, да, – говорю я. – Это и была его тайна. Он хотел убить. Он медленно готовил свое преступление, но ему не хватило храбрости перейти к делу. Он колебался, колебался, он беспрестанно мечтал об этом убийстве. Надругание, насилие, пытки… Разом отомстить за четыре года унижений, вымышленных или действительных… Теперь вам понятно?
Она сглатывает, медленно
– Значит, можете понять, когда хотите… Быть может, однажды он бы и прикончил её. Быть может, он был уже готов к этому. И вдруг она внезапно умирает, лишив его разом и ненависти, и возможности совершить преступление. Ужасная, нечеловеческая фрустрация, внезапное исчезновение объекта ненависти… И тогда он убивает повторно. И убивает повторно с удесятеренной жестокостью, поскольку не смог убить её на деле – она ушла из его рук окончательно, нанеся напоследок еще одно оскорбление… Быть может, он уверил себя, что убил по-настоящему… А чтобы окончательно уверить себя в убийстве, постарался попасться, надеясь пойти под суд. Он воспользовался нами, чтобы влезть в шкуру вымышленного убийцы.
– Поэтому он и спрятал останки жены?
– Конечно. Но он был и остался ничтожеством. Даже здесь он не сумел сделать все, как надо. Он, сознательно или нет, оставлял себе дверь открытой…
– А статья 359?
– В этом случае статья 359 не применяется, мадам Жильбер. Сокрытие трупа считается преступлением, если человек умер вследствие убийства или от побоев и ран. Так называемая жертва скончалась либо от инфаркта, либо от чего-нибудь подобного. А в кодексе не предусмотрена статья о пытках трупа. Нет, здесь речь не идет о статье 359.
Через два часа – медэксперт работает не только блестяще, но и быстро – мне вручают отчет: никакого яда и никаких ран на трупе не обнаружено. Но исследование мозга показало, что она умерла от обширного инсульта, который нельзя вылечить, но легко определить, а увечья были нанесены после смерти. Забавная и гнусная деталь – обвиняемый вырвал у нее сердце, считая, что она умерла от инфаркта и что этим он скроет истинную причину смерти, если полицейским всё же удастся отыскать останки…
Когда я возвращаюсь домой, Эмильены нет. Уже нет, должен был бы я сказать. Наконец-то она не в постели художника или клиента, а в кабинете следователя Брийара или в КПЗ.
Наливая в ванну горячую воду, я думаю, что отныне и надолго мне не придется беспокоиться, где она находится.
Полицейские явились с обыском. Не знаю, нашли ли они чулок, но исчезновение горшков с цветами – факт красноречивый.
Завтра же выкину всю дрянь, сотворенную протеже Эмильены, за исключением двух-трех вещичек, к которым привязался. Я сладостно предвкушаю, как примусь разбивать молотком гнуснятину, царящую в гостиной и почти достойную резца Эдуардо. Смотри-ка, Эдуардо… этот карлик-мошенник еще услышит обо мне. Пусть вернет моё любимое кресло и побыстрее, иначе берегись.
Передо мною открывается новая жизнь. Хотя я почти и не изменю привычек. Даже схожу в тюрьму к Эмильене. Если она вдруг обвинит меня, притворюсь огорченным. Надеюсь, её адвокат отсоветует ей выдавать меня следователю Брийару. Донос меня не утопит, а ей может сослужить плохую службу.
И тут я задаю себе странный вопрос. Сделал бы я то, что сделал, не веди следствия по прекрасному, но ложному преступлению моего обвиняемого? Боже! Я, считающий себя ничтожеством, слабовольным человеком, который не осмеливается совершить истинный поступок, вдруг бросился очертя голову в ледяную воду – холодно, умело, талантливо и решительно убил, вдохновленный убийством, которого не было!