Хроника одного полка. 1915 год
Шрифт:
Писать тебе это письмо я начала, ещё когда ты был здесь. Я понимаю, что нехорошо открывать свои чувства, но это письмо минует цензуру, потому что я отправлю его с губернатором, он едет в Ставку, и любезно согласился письмо взять с собой. Поэтому сейчас тороплюсь.
Ты извини меня, что я не уделяла тебе должного внимания, но… надеюсь, ты меня понимаешь.
Тетушка ходит грустная и, чувствую, что из её рук всё валится, одна радость – Полинушка. А она уже округлилась, её тельце налилось, на щёчках появились ямочки, она уже улыбается и ищет глазками, когда ей говорят мама или папа, прямо так по сторонам водит, ищет тебя. На ручках и ножках появились перевязочки, такая вся трогательная. Софьюшка называет её «наша плюшевая».
Не
Береги себя, но знаю, что это невозможно. Если каждый на войне будет беречь себя, то, как же вы все убережётесь? Я понимаю, что военный долг заключается не в том, чтобы беречь себя, хотя у каждого есть жена, дети… Тогда, что же получается – не береги себя? Я долго об этом думала своим женским умом и поняла – берегите друг друга. Ты командуешь полком, и у тебя есть твои солдаты и офицеры и если ты будешь беречь их, то они будут беречь тебя. Наверное, это и есть формула, когда дорогие люди возвращаются живыми.
Знаю, что негоже вмешиваться в ваше мужское дело, но так хочется, чтобы все вернулись…
Тебе не удалось встретиться с полковником Розеном, а я слышала, что он вернулся откуда-то буквально вчера. Однако он живет очень уединённо и никого не принимает. Больше о нём ничего не знаю.
Целую тебя и крещу много, много раз.
Твои, Ксения, Жоржик и Полинушка!
Конечно же, и тётушка и Софья и дворник наш, как ты уехал – запил. Живёт у себя в сарае и глаз не кажет.
31 мая 1915 года от Р.Х.
P.S.Надеюсь, твою Бэллу твои конюха уберегли. Я ведь хорошо её помню, красавица. И ты её береги, и она тебя убережёт.
Ещё раз целую тебя, мой дорогой!
Здравствуй, моя благословенная матушка Ольга!
Пишу тебе, а что сказать не знаю. На душе тяжело. И по причинам тяжело и без причин тяжело.
Сознаюсь тебе в совершённом грехе. Три недели назад заползла к нам германская разведка, и стала сонных резать. Несколько оказались в нашей избе и навалились. Я одного голыми руками задавил, но этот грех отец Георгий (Шавельский) мне отпустил, ибо не я напал, а на меня напали, и я безоружный был. Но ты не бойся, Вяземский меня при себе держит и ни в какие дела не пускает. А есть грех и посерьезнее: так иной раз хочется снять рясу, да подпоясаться шашкой. Прости Господи! Вяземский за этот «подвиг» представил меня к «Егорушке», я, было, хотел отказаться, да ротмистр Дрок меня прямо засовестил, а он-то солдатскую службу хорошо знает. Так что к моему «китайскому» Георгию вот так прибавилось.
На днях в Шавли для освящения знамён двух второочередных полков приезжал отец Георгий (Шавельский) и я имел с ним долгую беседу. Говорили часа 3. Он постоянно находится в Ставке и очень обо всём осведомлён. Однако же у него был ко мне вопрос, потому что снова и снова по столицам пошли слухи о Гришке и Императрице. Противно слушать, но и отмахнуться нельзя: он же, Гришка – наш, Тобольский. Я его хорошо знаю и помню. Ты, матушка, за это письмо не беспокойся, оно придёт к тебе из Московской Синодальной типографии, я отдам его в канцелярию отца Георгия, а он переправит в Москву и уже оттуда оно будет отправлено тебе.
Долго мы с ним разговаривали, и жаловался он, что никто ничего не может поделать с этим черным человеком, а чем он влияет на Августейшую семью, о том – не ведомо! Я-то знаю, что ему известны заговоры, но они действуют на подлых людишек, неграмотных, невежественных, прости Господи. Не верю я в слухи о греховной связи его с Императрицей, этого не может быть и отец Георгий не верит, а сделать ничего не может. Особенно после того, как Гришка предрёк исцеление г-же Вырубовой, хотя та уже пребывала на смертном одре, об этом много слухов. Однако не о том моя печаль. А сказать о чем – больно. А сказать есть что – нестроения в нашей Богом оберегаемой Церкви, нестроения. Благочинные
Много печаловался отец Георгий, протопресвитер наш об этом и я вместе с ним. Чувствую, что когда-нибудь эта слабость в главном, в вере, обернётся нам большими бедами.
И воюем плохо. Боевой дух упал так, что хоть с земли соскребай. Вместе с второочередными батальонами снова появились агитаторы, мол, не за что нам воевать в этой войне, мол, сдадимся в плен, жизнь сохраним. А от отца Георгия я узнал, что все циркулировавшие в армии и обществе слухи об особой секретной комнате со специальными грандиозными картами, и у тех карт сидят умнейшие полководцы-руководители штаба Верховного, а младшие чины в течение целого дня, молчаливые, ходят и вставляют новые флажки и вынимают старые, – просто россказни. Я особо не спрашивал, но из рассказа отца Георгия понял, что Верховный занимается военными делами в день часа два, а всё остальное – чаи, завтраки, обеды и прогулки на авто. Встает с постели рано, но и ложится, особо не засиживаясь. А в соседях у нас пехотная дивизия, так начальник сетовал, что, мол, солдат у меня достаточно, но оружия мало, а снарядов совсем нет. Вооружу, говорит, солдат дубьем, будем отбиваться. Это стало обычным явлением, что наши войска дубьем и камнями отбиваются от неприятеля, ходят с этим в атаки, а то и наступают и даже кой-какие победы одерживают, только чего они стоят – одному Богу известно.
Отправляю тебе, матушка, такими окольными путями это письмо страха ради иудейска, но не за себя боюсь, ниже полка не поставят – должности нет, дальше Тобольска не сошлют, поскольку и так конец географии, если не брать в расчет Якутск, а расстригут, попрошусь добровольцем, благо солдатского «Егория» уже имею. За отца Георгия страшно. Поэтому, прошу тебя, не храни это письмо, получишь, прочитаешь, сожги, от греха подальше.
И не подумай, что я в испуге, просто больно и обидно – за солдата обидно. И поговорить не с кем, кроме как с отцом Георгием, да с тобой, ты, ведь, у меня крепкая, а отец Георгий – не частый гость, хотя, правду сказать – так я у него.
О чадах наших сильно скучаю.
Помогают ли тебе с хозяйством наши прихожане?
С учением наших деток ты и сама справишься. В этом я крепко на тебя надеюсь. Извини за рустикальный слог, но общаться приходится с нижними чинами, офицеров осталось в полку 10 человек. Когда в полк с пополнением прибывают новые офицеры, мы с ними не торопимся знакомиться, потому что завтра убьют, а он уже в душу проник, очень это бывает жалко.
Благослови вас Господь!
Целую всех крепко, благословляю и крещу многажды!
31/V 1915 г.
Июнь
Эшелон разгрузился на разъезде в нескольких верстах от станции Ковно. Павлинов явился к Вяземскому и сообщил, что ковенский вокзал и все пригороды, то есть все дороги, ведущие из города на восток, забиты беженцами. Вяземский про себя чертыхнулся.
Клешня на короткое время исчез и вернулся с подводой. С возницей они уложили чемоданы и через несколько минут уже ехали по направлению к городу. Возница не спрашивал, куда править, он расталкивал двигавшиеся навстречу толпы беженцев, повозки и скот, хлестал кнутом направо и налево, что-то кричал по-литовски, по-польски и ещё на каком-то языке.