Хроника отложенного взрыва
Шрифт:
Именно она теперь освящала жизнь генерала, наполняла его энергией.
И вот теперь Иннокентий Полуяхтов запивал гамбургер кока-колой и был безумно счастлив. Он сидел в «Макдональдсе» возле Олимпийского проспекта, в сверкающем зале возле самого окна. Уборщик рядом натирал пол. Грязь просто не успевала появиться. А по ту сторону стеклянных стен кипела жизнь.
На улице с грохотом
Чего его сюда занесло, он и сам не знал. Ехали мимо, застряли в пробке. Посмотрел в окно: дай, думает, зайду. Здесь среди шумящей молодежи пожилой мужчина в ладно сидящем костюме выглядел добрым дедушкой, заскочившим в поисках внука.
Конечно, люди его уровня в таких местах не бывают. Несерьезно это как-то. Несолидно.
Да и хрен с ним!
За соседним столиком компания из ярких парней и девушек сочиняла выступление для команды КВН. По разговору Иннокентий Тимофеевич понял: студенты.
С другой стороны семейная пара привела детей, двух непоседливых близнецов младшего школьного возраста. Все с удивлением поглядывали на дедушку, кушавшего гамбургер и блаженно улыбавшегося.
В его жизни все было хорошо. Гольцов и Михальский были неопасны. И Полуяхтов решил подарить им жизнь. Ведь миловать — это величайшее право королей. Аппаратные враги, Брайчук и компания, тоже не дотянутся: руки коротки!
А он был король. Не шахматный король, который всегда на виду, но ни черта не решает. А самый настоящий король, который управляет жизнью из тени. Он и есть сама тень, накрывающая и направляющая жизнь, где бы та ни появилась.
Полуяхтов был горд собой и оттого счастлив. Ему нравились красивые и добрые лица вокруг, солнце, переполнявшее молодежь, травившую себя фаст-фудами. Ему нравилось все! То был редкий момент, когда его переполняли добрые чувства к окружающим людям. Правда, то были не живые люди, с которыми всегда тяжело, потому что приходится общаться, делить хлеб насущный, а порой и кров. А люди-массовка, которую постоянно видишь на улицах. Они проходят мимо и исчезают через секунду. Они не имеют имен. И потому они не мешают жить.
Дай бог, чтобы все были такими.
Генерал
Павел Заславский любил ходить на суд. Жизнь становилась разнообразнее. Дорога от «своей» хаты до зала заседаний Матросской Тишины занимала сто двенадцать пар шагов и сорок ступенек. Компанию составляли конвоиры.
Когда в СИЗО приезжал какой-нибудь высокий гость, коридоры и решетки пахли свежей краской. И даже замки, казалось, лязгали не как обычно — зло, как зубы голодных волков, а ласково и по-доброму. Словно затвор автомата, который проверяешь после стрельбы. Знакомый и до боли родной звук для бывшего полковника ВДВ.
В зале заседаний ободранные кресла. Обшарпанные стены. И тоска, пропитавшая воздух. Павел сел, как всегда, с краю. В зале он увидел Гольцова и Михальского. С ними был мужчина, которого он не знал.
Внезапно он подумал, что уже не знает: хочет или нет, чтобы скорее закончился этот кошмар. Потому что здесь он уже привык, а там, в зоне или на воле, придется учиться жить заново.
Выйдя из зала суда, Полонский (это он был вместе с Гольцовым и Михальским) сел с ребятами в свою служебную машину. Они ехали молча и очень долго: мимо Сергиева Посада с золотыми куполами лавры, мимо Калязина. Наконец машина остановилась перед мостом через широкую протоку. С шоссе открылся вид на Рыбинское водохранилище — масса серой хмурой воды и торчащая из нее белая колоколенка, которую медленно огибает маленький, едва приметный теплоход.
Они стояли и смотрели на это самое русское место на русской земле. Потом Полонский сказал — так, словно бы заканчивая разговор:
— Вы видели, какими они стали?
— Да, — отвечает Гольцов, понимая, что Полонский имеет в виду Заславского и его друзей.
— Так вот, они были перед вами. Вы были за их спинами. Они закрывали вас. Теперь вы впереди… Понятно?
Март 2002 года