Хроника отложенного взрыва
Шрифт:
Таня сделала укол легко и быстро. Ермаков ничего не почувствовал.
— Все? — удивился он.
— Да.
Адмирал натянул синие штаны от фирменного костюма «Найк» и повернулся к медсестре. «Глаза у нее светло-синие, как небо», — отметил он. Только это были не пустые глаза глупышки, а умный, даже скорее мудрый взор девушки, знающей себе цену. И еще многое другое.
— Вы прекрасно ставите уколы, — сказал Анатолий. — И у вас прекрасные руки.
— Спасибо. — Таня мягко улыбнулась.
— Могу
— Заходите, я буду здесь всю ночь. — Ее голос прозвучал так, что у адмирала от сладостного предчувствия пересохло горло.
В палате Анатолий не мог найти себе места. Он смотрел телевизор, но не понимал, что на экране. Ходил из угла в угол, но представлял Таню. Брал в руки фрукты, но клал обратно.
Сердце его стучало сильно и громко. Так что даже слегка кружилась голова.
«Это уже любовь или пока только дикое желание?» — пытался мысленно шутить адмирал. Но ему было уже не до шуток. Он захотел увидеть ее еще раз. Прямо сейчас. Немедленно.
Анатолий вышел в коридор.
Дверь в сестринскую была открыта. Там сидела Герда, высокая, как жердь, медсестра, которую адмирал давно знал. Под халатом у нее был желтый свитер — Герда постоянно мерзла. В руках она держала женский роман.
— Здравствуй, Герда, — упавшим голосом произнес он. — Разве ты сегодня дежуришь?
— Да. А что?
— А где твоя напарница?
— Какая напарница?
Адмирал застыл с открытым ртом.
Он все понял. Холод пронзил его грудь как игла.
О боже, как же сжалось сердце. Стало больно и обидно. До слез обидно.
Его списали со счетов. Вычеркнули, словно старый бифштекс из меню.
— Анатолий Борисович, что с вами, вам плохо? — Герда испуганно вскочила, увидев, как побледнел адмирал.
— Нет, уже нет. — Шатающейся походкой он дошел до палаты и упал на кровать.
Смерть оказалась очень симпатичной девицей, а ее коса — белым шприцем. И сделать ничего невозможно. Ермаков прекрасно знал людей, подославших смерть. Они всегда действовали наверняка. Когда-то он сам был в их рядах. Он был одним из них. Но его вышвырнули, как нагадившего щенка.
Сколько раз он разменивал людей, словно монеты. Не только потому, что было выгодно: существовали высшие интересы, в которые Ермаков иногда верил. И не беда, что его личные интересы всегда совпадали с этими высшими.
Он сам списывал других. Но как же несправедливо и больно самому оказаться в числе вычеркнутых, отброшенных и преданных человеком, которому верил как самому себе.
Ермаков схватил трубку телефона, еще не зная, кому хочет позвонить. Но там была тишина. Кто-то предусмотрительно выключил телефон. Анатолий швырнул трубку.
«Это конец, — спокойно констатировал внутренний голос. — Иннокентий… Обещал уладить. Уладил. Так, как удобно ему. Сволочь». Ермаков лег
Судья внимательно прочитал показания Ермакова. Потом просмотрел видеозапись. Все — с равнодушным видом. Гольцов и Михальский ловили каждый жест, но судья был очень сдержан, никакой реакции.
Они же волновались, как школьники на экзамене. Судья в его больших очках с толстыми линзами и в мешковатом костюме действительно был очень похож на мягкого внешне, но строгого профессора.
На его рабочем столе лежали десятки пухлых папок. Гольцов прочитал надпись на верхней. Это было дело Заславского.
«Избранное», — подумал Яцек. Он знал, что все материалы дела насчитывали более ста томов.
Когда судья поднял глаза на посетителей, скромно сидевших рядом, они поняли все. По его взгляду. В нем была тоска. Дикая тоска, какая бывает у людей, давно примирившихся с неизбежностью, какой бы она ни была.
— Вы думаете, что открыли для меня что-то новое? — устало произнес он.
— Мы надеялись на это, — сказал Гольцов, чувствуя, как потеют ладони.
— Даже если не открыли… Тем более, — от волнения Яцек не находил слов, — если вы все знали и раньше… Почему же продолжается суд?
— Потому что есть обвинительное заключение, есть лица, на которых падает обвинение. Задача суда рассмотреть материалы, подготовленные следствием, и выяснить, доказана вина обвиняемых или нет. Вы знакомы с процессуальным кодексом? — Судья посмотрел в глаза Михальскому.
— В общих чертах, — ответил Яцек.
— Судебное рассмотрение будет продолжаться столько времени, сколько необходимо, чтоб рассмотреть это дело.
— Но если вы знаете, как было на самом деле?.. — спросил Яцек.
— Что значит — как было на самом деле? И сколько стоит это знание? — Судья говорил спокойным, но неумолимым тоном профессора, объясняющего студенту, почему не может исправить двойку хотя бы на тройку. — Есть ли доказательства у этого знания, на основе которых суд мог бы вынести законный вердикт? Этим бумажкам…
Судья показал на признание Ермакова и продолжил:
— В процессуальном плане им грош цена. Я не могу приобщить их к материалам дела.
— Но в законе сказано, — перебил Гольцов, — что решение о приобщении материалов принимает суд на основе внутреннего убеждения.
— А кто вам сказал, что это убеждение у меня есть? — Судья постучал зажатым в кулаке карандашом по столу. — При каких обстоятельствах было совершено это признание? Я не смогу оценить все сопутствующие факторы. К тому же, знаете, сколько человек признались за эти годы в убийстве Белугина?