Хроника парохода «Гюго»
Шрифт:
На мостике, когда я поднялся туда, все смотрели вверх, спокойно переговариваясь, точно после швартовки или другого привычного дела. У американцев было немало дирижаблей, несших патрульную службу вдоль побережья. Мы на «Гюго» точно знали: если появился дирижабль, значит, до берега осталось сутки хода. «Каталины» — те встречали нас за двое суток, а эти ровно за двадцать четыре часа. Так что на «137-м» дирижабль не был ни для кого новостью. А я никогда не видел их так близко. Потому и сказал Крекеру:
— Вондерфул!
Тони вежливо согласился.
Из отворенной двери ходовой рубки ему что-то твердо сказал командир — я узнал бы этот начальственный голос из тысячи, — и Тони ушел торопливо в рубку.
Но я в общем не придал значения случившемуся. Смотрел, как тает в темноте дирижабль, как все шире расходятся от бортов белые усы пены — буксир снова набрал ход, — как светлеет на востоке небо и как на длинном тросе тащится наш «Виктор»... Целехонек, не оторвался.
«А американцы подводных лодок боятся, — подумал я. — Вот даже по радио не решаются с буксиром говорить, вымпелы бросают для конспирации».
Вниз спускался довольный, словно сделал что-то важное и доступное мне одному, подбирал мысленно фразы, которыми предстояло сразить Маторина. Не знал только, упоминать про лейтенанта (это бы Сашку позлило) или промолчать.
Кто-то взял меня за руку повыше локтя, потянул в сторону, притиснул к переборке.
— Тони? — вслух удивился я.
Лейтенант жарко дышал в лицо, шептал — что именно, я никак не мог разобрать, и брови его изгибались обиженно и сердито.
«Командир? При чем тут командир буксира? — соображал я. — Ах, он считает, что его помощник Крекер слишком подружился с русским матросом. Нельзя? Почему нельзя?..»
— Ничего, Тони, ничего. — Я пожал большую крепкую ладонь. — Все хорошо... Спасибо, что предупредили. Почему извиняетесь? Разве вы в чем-нибудь виноваты передо мной?
Его глаза блестели. Он шагнул к трапу, повернулся, быстро протянул мне какую-то фотографию. Опять извинился: вдруг не представится случая, скоро берег.
Ботинки его звонко цокали по ступеням трапа.
А фотография была та, которую он мне показал самой первой: трое стоят на лужайке. Он с матерью и отцом. «Фазер, мазер...» Странно, почему именно эта?
На обратной стороне было написано:
«Сергею Левашову на память о буксировке. Тихий океан, март 1944 года. Доктор Антони Д. Крекер».
«Доктор» два раза подчеркнуто.
Я толкнул дверь в нашу каюту и на секунду задержался, сунул фотографию в боковой карман куртки, поглубже. («Это напоследок, это будет м о й козырь. Пусть только Сашка опять начнет про американцев и про то, как я к ним липну!»)
Вошел в каюту и рассказал
О том, как мы с Тони в коридоре стояли и что мне он говорил про своего командира, я умолчал. Очень меня смущали две черты, проведенные синими паркеровскими чернилами под словом «доктор».
Ведь это не для Маторина, для меня только, для меня...
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Берег увидели утром, а незадолго до этого вахта на мостике «Гюго» заметила две точки — передний обломок и буксир, который тянул его за собой. В бинокль они различались все яснее.
Машинистам и кочегарам хуже: четыре часа внизу, а на палубу выберешься, что увидишь, если оптика у тебя — собственные глаза. Вот и приходилось выспрашивать у матросов. у тех, кто нес ходовую вахту, не видно ли на американском буксире Саньку Маторина с Левашовым?
В ответ одни догадки. Даже когда подошли к проливу, когда почти поравнялись с тем, другим буксиром и смогли перемигнуться морзянкой. Не станет же Полетаев докладывать команде подробности светограмм! Идем — и все, делом занимайтесь.
Но в общем все узнали, с Маториным и Левашовым полный порядок, хотя и передняя половина парохода — это видели воочию — одной стороной совсем ушла в воду, как бы привстала на дыбы, и, казалось, только буксирный трос не давал ей сделать свечку.
Погода совсем разгулялась. Синий простор океана тихо дышал, ярко светило солнце. И прокатился слушок: порт назначения Сиэтл, штат Вашингтон.
— А я бы сейчас лучше в Сан-Франциско направлялся, — раздавалось на трюмном брезенте в ленивое послеобеденное время.
— Придумал. Портленд интереснее.
— Сиди ты со своим Портлендом!
Второй штурман Клинцов стоял на ботдеке, покуривал трубку, слушал и посмеивался. Потом его спросили про берега, что приближались, и он начал растолковывать местную географию. Объяснил, что этот угол своей страны, северо-западный, американцы называют «эвергрин», вечнозеленый; с одной стороны его обнимает океан, с другой — высоченные Каскадные горы. Пролив Хуан-де-Фука ведет в тихий и просторный залив Пьюджет-Саунд, окруженный девственными лесами, пиками со снеговыми вершинами, и города с небоскребами соседствуют здесь с индейскими деревнями.
Слушали Клинцова внимательно. Похоже, он растягивал открытки-гармошки, что продаются в табачных магазинчиках Сиэтла, Такомы и Ванкувера. Ярких красок и лаку на них не жалеют — хочешь не хочешь, а купишь дома показать. Сам потом не поверишь, что находился в тех краях, лично все видел.
Да и природа вовсю старалась походить на гармошки-картинки. Голубизна неба невесомо стекала на замерзший в безветрии пролив, на берега с темными пятнами ельников, с башенками маяков на обрывистых скалах — вроде и штормов здесь не бывает, и солнце никогда не прячется за облака.