Хроника Рая
Шрифт:
Ободрали филиалы до белизны костей – прежние заслуги директоров в деле вылизывания руководящей задницы были теперь не в счет. Прокофьева умилил один пункт в новом «Положении о филиале»: «все подарки, подаренные филиалу, в чем бы ни заключались и где бы ни находились, автоматически являются собственностью университета». (Интересно, почему этого вот нет в их папочке для Кристины?)
Собственник Михалкин сдавал свое здание в аренду ректору Михалкину и, судя по всему, был беспощаден к арендатору. В университете денег теперь не хватало ни на что. В пылу борьбы с дефицитом бюджета ректор подписывает приказ, обязывающий писать черновики только на обороте уже использованной бумаги. «Теперь будем ждать директивы по туалетной бумаге». Но в стремительно разрастающемся ректорате умиляться прокофьевскому юмору, пожалуй, было уже некому.
Пришедшая в себя жена ректора рассказывала про «феррари», что они купили Артемчику.
Михалкины жили на работе (трудоголики!). Вне того, чем они занимались, им было скучно и пусто. Дома они все равно говорили бы «о работе». Аннушка по вечерам гуляла по коридору
Новый удар грома был еще неожиданнее, во всяком случае, для них-преподавателей. В одно прекрасное утро охрана не впустила всемогущую Аннушку со всеми приближенными и мопсами. Начался бракоразводный процесс. Все были потрясены, так как считалось, что эта семья намертво спаяна беззаветной любовью к деньгам. На этот раз все было покрыто абсолютным мраком. Прокофьев даже придумал себе развлечение, поймаешь в коридоре какого-нибудь проректора или декана и спросишь про это. Он от тебя убегает в ужасе. Самое интересное, что он действительно ничего не знает, а ужас от того, что про него подумали – знает.
Как они откупались от нее, владеющей третью здания? Как делили агукающую внучку? Одному богу известно. Но в университете началась уже какая-то совершенно параноидальная экономия.
Отец и сын, – такие разные. Отец с орлиным взглядом и благородным зачесом волос. Сын круглолицый, когда в очках – напоминает товарища Ким Чен Ира до инсульта. Но все всегда угадывали, что это отец и сын. Им было хорошо вдвоем. В выходные играли в дурачка на даче, мечтали о будущих своих доходах, о новом уровне величия. В хорошие, добрые минуты их тянуло на социологические обобщения: «мы – класс победителей». Их философия? Все то, что стоило дешевле (в долларах) того, что есть у них, они благополучно презирали. Все то, что на копейку хоть дороже – пред этим раболепствовали.
Они не знали сомнений и ни разу не совершили ни одной ошибки (просто бывали неудачные обстоятельства). Непоколебимо уверены, что перехитрили жизнь. Радуются собственным шуткам уровня «у тебя вся спина белая». Постоянно раздражены и подозревают, вдруг чего-то недоза-глотили. Они? Как дрозофилы, но наоборот – закрепили, передали по наследству отсутствие особенностей, свойств и качеств.
В университете они теперь регулярно меняли персонал. Собственно, там остались одни уже только картонные силуэты. А Михалкиным и удобнее, и даже веселее так. И любовница у Михалкина-младшего теперь тоже была из картона. В профессорской же среде: уволив всех, кому были хоть чем-то обязаны, они начали избавляться от тех, кто просто был ярче их. И тут чаша сия нашла Прокофьева. И, слава богу. И как же нужно было постараться, чтобы почувствовать себя уязвленным здесь. А у Прокофьева получилось. Изумился сам, но вот всплыло в нем. («Как в засорившемся клозете», – выговаривал себе самому Прокофьев.) И сколько крови попортил себе, прежде чем стало просто смешно и над собою и над ситуацией. Попрощался с иллюзией, что «он не питает иллюзий на собственный счет», а некий косвенный признак высвобождения обнаружил в том, что все это о себе самом ему стало не интересно. Хотя трактовка этого «не интересно» могла быть и несколько иной.
«Вот и вспомнил всю свою жизнь, – усмехнулся Прокофьев. – Эх, надо было бы это сказать, закрывая папку».
Можно ерничать, конечно, но как ни смешно, это почти что так.
Прокофьев придумал себе мазохистское упражнение: написать объективный отзыв. Но какой уж тут мазохизм – господа дрозофилы предлагают совершенно пустой договор. Цель ясна – оправдать свой статус международного вуза, надувать щеки в Москве «вы знаете, кто наш партнер!» Они обещают также организовать для «прославленного Университета» набор по России, то есть хотели бы торговать правом попасть «на гору». И на такой мякине они собирались провести Кристину?! Прокофьев впервые сейчас осознал госпожу фон Рейкельн как «хранительницу традиций».
И последнее, совсем уже мило: предлагают посредничество в покупке московской недвижимости – «самое выгодное вложение капитала», даже каталог приложили. Прокофьев решил усложнить себе задачу, попробовать написать отзыв более мягкий, чем они заслуживают. Но и это было всего лишь борьбой нанайских мальчиков.
Когда он возвращал папку и отзыв Кристине, то понял, она считает, будто Прокофьев уразумел ее намеки и выполнил ее заказ. Она, видимо, даже не ожидала от него (то есть она его переоценивала!). И вот тут Прокофьеву сделалось смешно по-настоящему.
\\ Из черновиков Лоттера \\
♥ ♥ ♥
– В каждой капле – Целое, – сказал монах, – в каждой капле – Свет.
– Только пробившись сквозь все, обретаешь Целое. Пробившись, обретаешь Свет, – сказал другой, – сквозь свет к Свету.
А третий монах сказал:
– Целого нет. Света нет.
Все вместе:
– Кто из нас прав, учитель?
Учитель ответил:
– Первое – истина. Второе – истина. Третье тоже. Но вы все неправы. Жалкие прислужники. Пошли вон.
♥ ♥ ♥
– Что есть высшее состояние, в котором все переплетено, преисполнено света и смысла? – спросил монах.
– Капля на листе после короткого дождичка
Все пути к высшему (состоянию) истинны. (Сделай только их путями.) В той, конечно, немногой мере, что отпущена истине, пути и одновременности…
♥ ♥ ♥
– Я обошел десятки монастырей, – говорил монах, – меня волновало только одно: «Что есть истина?» Я услышал мудрость ответов и мудрость не-ответов. Наверное, это было глубже моего вопроса, но не снимало его. Не примиряло меня. А как ты думаешь, учитель, что есть истина?
– Все, что угодно.
Услышав эти слова, монах пережил просветление.
– Случайной остротой выпустить птичку из клетки, – мысленно пожал плечами учитель, глядя на счастливого, смеющегося монаха, и на всякий случай глубокомысленно удалился.
♥ ♥ ♥
Тот, кто видит вещь как вещь – не видит вещи. Тот, кто видит вещь как не-вещь – не видит вещи. Тот, кто видит вещь как вещь и не-вещь, может просто о себе возомнил. Неужели так трудно пролезть сквозь это ушко?
♥ ♥ ♥
– Что есть смысл бытия?
– Разрезаешь кухонным ножиком, завороженный блеском кухонной стали.
♥ ♥ ♥
Свет, которого тебе не увидеть. Поток, из которого тебе не напиться. Как они доподлинны. В твоей доле ничего нет. Не обращай не-знание в подпорку. Тебе не нужна истина. Тебе не нужно просветление. Тебе не нужно спасение. Тебе не нужен ты сам. Свет, которого ты не увидишь. Поток, из которого даже не пригубить. Только они… И только… Если б увидел? Если бы зачерпнул? Ты бы умер или обрел бессмертие. Но ты и так умрешь. И так обретешь бессмертие. Не в этом дело.
♥ ♥ ♥
– Бездна не страшна. Только в ней может кануть просветление, – сказал ученик.
– К чему столько хлопот, – ответил учитель, – для моего просветления вполне хватит и лужицы.
♥ ♥ ♥
Учитель монахам:
Вселенная целостна и осмысленна. Вселенная – покрывало, тщащееся скрыть страдание. Ни то, ни другое, ни одновременность этого не дают мне, умирающему сейчас, опоры. Как все-таки мизерно знание и не-знание.
Чистота, какое мне дело чего – Бытия или же Небытия…
♥ ♥ ♥
Быть Вселенной, быть каплей, тáк вот, насколько хватает сил у тебя, у Вселенной, у капли.
♥ ♥ ♥
– Что это? Оно есть, если его нет и его нет, если оно есть?
– Золотой слиток стóит медный грош.
♥ ♥ ♥
Учитель монаху:
Сложить костер из откровений. Соскоблить с себя всю эту святость. Сбросить ветошь истины и правоты.
Отказаться от религии и неверия, от Добра и Зла – потребности души во имя Истины.
Отказаться от собственной души, от Истины, от множества вещей, до которых и не дорос, не дотянулся даже… за-ради того, что про-являет себя своим мучительным отсутствием?.. за-ради того, чем никогда не будешь обладать даже в не-обладании…
♥ ♥ ♥
Полжизни – научиться мышлению. Полжизни – понять его суетность. Зряшная жизнь в полноте отпущенного ей света.
♥ ♥ ♥
Слишком хорошо знал путь. Слишком добросовестно шествовал по нему. Так и умер в сознании собственной праведности.
♥ ♥ ♥
Не абсолютны и не относительны – истины и заблуждения есть одно. Сообразно закону или сообразно его отсутствию…
♥ ♥ ♥
Завязи весной. Багряные листья осенью – столько бытия…
♥ ♥ ♥
Чистота исчезновения превышает чистоту становления и бытия. Мир таков как он есть. Твоя неловкая попытка благодарности. Вселенная не подвизалась быть преисполненной смысла.Прокофьев нашел письмо в своем ящике. «Прокофьеву от Вологжина» было написано красным фломастером в самом верху конверта, на белом поле. Конверт был не просто закрыт, замазан клеем. Вологжин, видимо, опасался, что Прокофьев откроет здесь же, у ящика, наспех. (Правильно опасался.) Ладно, повозимся дома с ножницами. Неужели какие-то новые аргументы к тому их спору, вообще-то уже давнишнему. Наверное, сочинил какие-то колкости и счел, что они будут эффектнее на бумаге. Прокофьев прочтет, конечно же, но в любом случае отвечать, переписываться с соседом по этажу не будет. (Может, все-таки познакомить его с Лехтманом? Ладно, как-нибудь в другой раз.) Они столкнулись на днях в коридоре. Вологжин был напряжен и как-то уж слишком серьезно отнесся к тому, чтобы скрыть от Прокофьева напряжение. Прокофьев и не принял на собственный счет. Мало ли что там у человека. Свои-то комплексы надоели, не хватало еще вникать в чужие… И вот, пожалуйста, письмо. Правда, конверт достаточно тонкий. Значит, обойдемся без занудных излияний. И то что-то. Почему ж вот так: соотечественник, умный, искренний, хороший, порядочный человек, а общаться с ним тягостно, неловко как-то. И Вологжину самому неловко, вот встретились и прячем глаза друг от друга. Интересно, можно ли будет Прокофьеву это письмо приобщить к своему литархиву?
Прокофьев, не без некоторого труда, чтобы не порвать листок, напрочь приклеившийся к внутренней поверхности конверта, вскрыл письмо: «Николай Константинович, здравствуйте!» Прокофьеву почему-то вспомнилось, что он в таком духе начинал свои письма из пионерского лагеря. «Я уверен, что вы поймете, почему я именно к вам обратился, я вообще-то не люблю эпистолярный жанр. Дело в том, что я решил уйти! (извините за штамп). Это не с целью доказать мою идею, утвердить ее. Что, согласитесь, было бы литературным плагиатом. Да и суицид ничего не доказывает в моей идее, но также, ровным счетом, не отнимет от нее. То есть мои руки развязаны.