Хроника рядового разведчика.
Шрифт:
В письме от 24.04.41 г. сообщает: «Мама! Вы спрашиваете меня насчет призыва. Ходил в военный комиссариат, на приписку. Прошел врачебную комиссию. Признай — годным. Учеба идет нормально. Учиться становится интереснее». В другом письме от 6 мая 1941 года: «Первое мая провел хорошо, а 2-го и 3-го чертил и чертил. Черчение меня подводит. Жизнь веселая. Только вот время бежит быстро. За работой никогда не устанешь, если она тебе по душе».
В конце мая 1941 года студенты первого курса отправились в поход за город. И во время большого привала состоялась беседа о международном положении — выступал секретарь парткома института. В конце беседы он обратился с призывом:
— Товарищи! На западной границе нашей Родины неспокойно. Готовы ли вы, если потребуется, к защите нашей Родины?
— Готовы! — дружно, вместе со всеми, отозвался
А вскоре война незванно Пришла и в наш дом. В это тревожное и тяжелое для страны и народа время Володя пишет: «Мама! Больше не могу. Не могу сидеть в аудитории, когда душа просится в бой». Володя с нетерпением ждал своей судьбы — когда призовут на военную службу.
Пройдет еще два года тяжелой войны, когда на формировке в Сомове после партсобрания состоялась дружеская непринужденная беседа. Полроты собралось. Говорили обо всем — о войне, вспоминали предвоенные годы, любимых писателей, известных артистов. Тогда Дышинский был оживленным, много говорил, читал стихотворения Маяковского, Пушкина, даже пробовал петь, хотя по этой части он был не мастак.
И вот тогда-то он и рассказал сокровенное: «Когда товарищ Молотов объявил по радио о вероломном нападении на нас фашистской Германии, я к этому отнесся, признаться, без паники. Я твердо знал одно: победа будет за нами. Я только переживал за тех, кто встретил врага на границе — в первые часы, дни. Хватит ли у них сил и средств выстоять в такой напряженной обстановке. Тогда я считал себя подготовленным к войне, но теперь признаюсь — я еще имел самое отдаленное представление и о войне и о фашизме. А фашизм надо ненавидеть всей душой. Ненавидеть как силу, как машину подавления, которая покорила Европу и замахнулась на нас. Без ненависти врага не победишь. А о том, что война будет длиться несколько лет — и в мыслях этого не было. Я, да и мои товарищи верили и сожалели, что война даже без нас может кончиться. Мы все ждали, что вот-вот произойдут решающие события, не сегодня завтра подойдут наши войска и нанесут такой удар по фашистам, что им не поздоровится. Вспомните — мы и песни-то пели: «Малой кровью — могучим ударом». А затем пойдет война на чужой, вражеской территории. Время шло, нашего наступления почему-то не было, а враг быстро продвигался в глубь нашей страны. Выступление товарища Сталина 3 июля, особенно его торжественно-тревожное обращение — «Братья и сестры! К вам обращаюсь я, друзья мои!» — меня потрясло. Знаете, не только слова, а интонация его слегка глуховатого голоса, его душевная боль и обеспокоенность за складывающуюся обстановку на фронте. Речь его была не такой, как в прежних выступлениях. Чувствовалось, что он волнуется. Но не паниковал. Одновременно с оценкой создавшегося положения он нацеливал всех нас на разгром врага, указывал, кому, где и что делать. В его словах чувствовалась твердая убежденность, что мы победим. Вот этот трагизм положения, откровенная оценка фашизма и что он нам несет — меня отрезвили, заставили по-другому взглянуть на войну, на ход войны. И я сказал себе — пришел и мой черед. Я комсомолец, и мое место на фронте. Я, как и все, должен защищать свою страну, свой дом, не посрамить ни ближних своих, ни друзей-земляков. Вопрос был поставлен остро — кто кого. Выбора нет. И во мне в этот момент внутри что-то перевернулось». В письме от 8 июля 1941 года Владимир с горечью в душе сообщает: «Я живу хорошо. Правда, обидно, не могу никак примириться с тем, что меня не призывают в РККА». Он осознавал, что ему даны великие права: право учиться, право на человеческое счастье, но теперь надлежало выполнить и обязанности гражданина по защите своей социалистической Родины. Во время каникул Дышинский времени зря не терял и в письме от 31 июля сообщал: «Я работаю на станкозаводе стекольщиком. Приходится «всем» заниматься. Что нужно в данный момент, то и делаем. Вчера меня вызывали в райвоенкомат. Проходил снова медицинскую комиссию в военную школу. Признан годным во все рода войск (по 1-й и по 2-й медгруппе). На мандатной мне сказали — жди вызова. Многие товарищи уехали или собираются в военные школы. А я все жду и жду. Дождусь ли?»
Повестки все не было. В письме от 10 сентября он с сожалением отмечал: «8 сентября сделал попытку поступить в военную академию, но безрезультатно. Пишу из Красноуфимска. Весь наш институт направили помогать колхозам убирать урожай».
Вскоре по возвращении
Не хотелось Володе и покидать институт. В общежитии неторопливо собрал вещи, аккуратно связал конспекты и отнес их земляку, попросив переслать матери. Потом пришел в комнату. Сел на койку, чего раньше не делал, внимательно осмотрелся вокруг, словно прощаясь со всем, что ему было дорого и мило, несколько минут посидел молча, затем резко встал, забросил за плечо небольшую котомку и отправился к месту сбора.
В письме к матери от 22 декабря 1941 года он сообщает: «23 ноября получил повестку о явке в военкомат, а 26 ноября старшим команды из 10 человек выехал в Каменский горвоенкомат, куда прибыли 30 ноября. Сейчас занимаемся разными работами (роем землю, носим бревна, камни, доски). Свободного времени мало. Распорядок дня очень жесткий: рабочий день 12 часов, один час — на дорогу и обратно, два часа — на строевую подготовку и поверку, два часа — на завтрак и ужин. Остальное — на сон и прочее».
Вначале он работал на деревообделочном заводе, а 5 января 1942 года переводится на Уральский алюминиевый завод, слесарем в цех теплоснабжения. «Нахожусь на службе в РККА, но не в регулярных частях, а в стройбате. Мечта попасть на фронт все дальше и дальше отодвигается от меня, так как бойцов с УАЗ на фронт не отзывают».
Каменск-Уральский лежит на стыке гор, хлебных степей и сибирского раздолья. Это город огня и металла. В гербе трудового города — кузницы оружия России — пушка петровских времен и слиток металла с орлиными крыльями.
Владимир — военнослужащий, а в армии не выбирают, где быть. Он видел ежедневно и ежечасно, как самоотверженно трудились люди на заводе. Они верили в победу, приближали ее день за днем своими руками, упорством, умением, стойкостью. Ему было радостно это видеть и осознавать — такой народ не сломить. Работали сутками, не выходя из цехов, спали часто у станков. Он был очевидцем, как ширилось ставшее всесоюзным движение двухсотниц и трехсотниц, многостаночников и совместителей профессий. Не мог стоять в стороне от этого большого государственного дела и Владимир.
В письме от 16 февраля он заверяет: «Я увеличу свою производительность, как требует от меня моя Родина. Я всегда готов с оружием защитить дело Ленина».
В цехах завода висели плакаты, которые призывали: «Хочешь победить на войне — план выполняй вдвойне и втройне».
Усердно работая, он по-прежнему живет интересами и заботами семьи: «Есть ли еще у вас картошка и имеются ли семена? Как дело обстоит с садом?»
Володя с охотой и желанием писал письма своим школьным друзьям — Косте Рапакову, Юре Покровскому, Асе Шумаковой — и с нетерпением ждал вестей от них.
Большинство писем Володи адресовано матери, но не забывает он и о брате. Так, в письме от 15 февраля 1942 года советует ему: «Евгений! Ведь тебе исполнилось 17 лет. Постарайся попасть в военную школу. Очень, очень важно. Ведь войне еще не видно конца. И тебе и мне обязательно придется защищать Родину с оружием в руках». Интересуясь его успехами, обеспокоенно спрашивает: «Как у тебя дела с немецким языком? Я очень жалею, что не знаю его».
Неоднократные обращения с просьбой об откомандировании в действующую армию наконец-то принесли свои плоды. 27 марта 1942 года он покидает Каменск-Уральский и едет в Еланские лагеря, что под Камышловом. Но здесь ему пришлось быть недолго. В письме от 26 апреля он сообщает: «6 апреля я послал письмо из лагерей, где я учился на младшего командира. Видно, не суждено быть минометчиком. Вчера проходил комиссию. Зачислили курсантом. 15 апреля я принял присягу. Теперь я пулеметчик. Здесь я, по-видимому, буду находиться долго».
Командование обратило внимание на грамотного, эрудированного курсанта, и во время очередного отбора из Еланских лагерей его направляют в Таллинское военно-пехотное училище, расквартированное в Тюмени.
6 мая он пишет: «Я снова приступил к учебе. Изучаю все виды оружия и тактику. Жизнь у нас протекает точно по режиму. Сколько бы времени ни давали на подготовку, все его не хватает. Даже вот сейчас и то тороплюсь, так как нужно приготовиться к вечернему осмотру: вычистить обувь, гимнастерку, сменить воротничок и т. д.».