Хроника смертельного лета
Шрифт:
Оставив поднос на кухне, они вернулись в кабинет. Виктор развернул пакет и впился зубами в еще теплый гамбургер. Все остальное он говорил с набитым ртом, рискуя подавиться.
– Шенберг, как и ты, полагает, что убийца бросил ее живой. Смерть наступила от обильной кровопотери. Множественные порезы на груди, шее, спине, бедрах.
– Смотри, как бы не стошнило…
– Я так жрать хочу, что мне это не грозит, – Глинский прикончил один гамбургер и принялся за следующий. – Так, на чем я остановился?.. Кроме того, бесспорное
– Дальше, – потребовал Зубов.
– Обнаружена сперма мужчины со второй группой крови, что соответствует группе крови Рыкова, но если контакт с ним был добровольным и, по его собственному признанию, незащищенным, то сам понимаешь…
– Ясно. Но сие означает, что маньяк был в презервативе – странно, но не невозможно. Ладно, разберемся. Что-нибудь еще?
– Содержание алкоголя в крови – одна десятая промилле.
– Не бог весть сколько, – заметил Зубов. – Дальше!
– Дальше – больше. В крови полно фентанила.
– Что?! – вскинулся Зубов.
Глинский достал из папки бумажку и кинул на стол перед Зубовым.
– Сам посмотри.
– Н-да, – Зубов почесал затылок, – Миша смог определить время введения наркотика? Он был введен внутривенно? Кстати, ампулу мы не нашли. Тот шприц от фентанила?
– Время пока не определил. Введен фентанил внутривенно, с первого раза, тем самым шприцем из мусорного ведра, – Глинский принялся за третий гамбургер. – Так как она вся порезана, то эксперты не сразу заметили след от укола.
– Фентанил, – продолжал он, – вот почему она не кричала. Да еще скотч на лице. Хотя непонятно, зачем он на галстук заморачивался. Она наверняка пошевелиться не могла после такой дозы.
– Не, не так… – медленно произнес Зубов. – Скорее всего, он вколол ей фентанил уже после того как изнасиловал. Иначе, введя наркотик, он бы получил вялую куклу. Насильник, включающий музыкальное сопровождение, скорее всего, заинтересован в реакции жертвы – он хочет видеть страх в ее глазах, подавлять ее сопротивление, – пробормотал он. – Доел свою отраву?
– Почти, – пробубнил Глинский, торопливо дожевывая. – Звать Астахову?
– И немедленно, – произнес майор, пробегая глазами протоколы.
Катрин вошла в кабинет, по-прежнему в покрывале, обернутом вокруг бедер, и ковбойке. Солнечные очки и длинные пряди распущенных волос все еще скрывали ее лицо.
– Итак, мой черед? – спросила она грустно, усаживаясь в кресло. – Пожалуйста, покончим с этим побыстрее. Мне плохо.
– Я заметил, – кивнул Зубов. – Назовите ваше полное имя.
– Астахова Екатерина Дмитриевна.
– Род занятий?
– Преподаю иностранный язык, перевожу иногда…
– Какой язык? – мрачно спросил Зубов.
Женщина равнодушно ответила:
– Английский, испанский реже. Какая разница…
– Расскажите мне о вчерашнем вечере.
– Вы и так все знаете, – уголки ее разбитых губ
– Расскажите, как Орлов вернулся в квартиру, во сколько, о чем вы говорили, что делали.
Выражение ее лица не изменилось.
– Он вернулся около трех. Все к тому времени легли спать. Я увидела из окна, что он сидит у подъезда и позвала.
– Дальше?
Он заметил, как у нее затряслись губы.
– Что происходило дальше?
– Я не хочу об этом говорить…
– Вам придется, – подал голос Глинский.
– И охота вам копаться в такой гадости, – в сердцах бросила Катрин. События минувшей ночи встали перед ней, и к горлу вновь подступили слезы. Воспоминания были ужасны. Как рассказать об этом двум молодым мужикам, сидящим перед нею? Стыдно и противно… Ведь любой из них, мелькнуло у нее в голове, будет судить о подобном происшествии с логикой самца. Мол, оделась вызывающе, намалевалась – сама, никто не заставлял. Вот и напросилась. И никого не интересует, что она просто хотела быть привлекательной для одного единственного. Так вот один единственный и «оценил». Вот и сейчас этот, с усами, пялится на нее с бо-ольшим любопытством. Катрин понимала, что пауза затянулась. Но она ее держала.
– Вы будете говорить? – нарушил Зубов неловкое молчание.
– Нет, – коротко ответила она.
– Почему? – искренне удивился он.
Терпение Катрин лопнуло.
– Потому! Я не желаю это обсуждать, – выдохнула она и закрыла лицо ладонями.
– Послушайте, – Глинскому стало не по себе – он не выносил женских слез. – Возьмите себя в руки. Вам неловко, но…
– Мне не неловко, – мотнула она головой. – Мне больно. Поймите, больше нет сил. Я хочу, чтобы меня оставили в покое, – она всхлипнула.
– Он избил вас? – Глинский протянул ей бумажный платок.
– Нет, – Катрин вытерла нос. – Я упала. Поскользнулась в ванной.
– Вы в этом уверены? Точно помните? – с сарказмом поинтересовался Зубов. – Значит – упали… Ладно, дело ваше. Но пару деталей мне хотелось бы уточнить, – В груди закипал гнев на ее упрямство, а точнее – упертость. Ну как можно быть такой безрассудной дурой? Неужели эта женщина не понимает, что потакает изуверству и варварству? Но как ее заставить? Может, надавить пожестче? – Предупреждаю, мой вопрос опять покажется вам бестактным.
– Спрашивайте, – подняла голову Катрин.
– Вы всю ночь провели с Андреем Орловым?
Катрин, уткнувшись в платок, глухо проговорила:
– Я похожа на женщину, способную пойти еще к кому-нибудь?
– Екатерина Дмитриевна, вы действительно не осознаете смысла моего вопроса? – Зубов повысил голос. – Меня интересует алиби вашего любовника. Он находился с вами всю ночь?
– Да, – твердо ответила Катрин. – Остаток ночи он провел со мной.
– И никуда не отлучался? В туалет, например? – предположил Глинский.