Хроники амбициозной брюнетки
Шрифт:
Пальцы покалывало — руки соскучились по клавиатуре.
Даша вернулась к Виктору, легла рядом и с чувством, близким к вожделению, вспомнила, как изменилась ее жизнь.
С восемнадцати лет ей стало стыдно брать деньги у родителей. Она батрачила — по-другому и не скажешь — на газеты, одна другой хуже, и прекрасно знала, как это звучит:
— Здравствуйте, вас беспокоит газета «Бердищенский менестрель», мы бы хотели взять у вас эксклюзивное интервью…
Но!
Она общалась с интересными людьми. Гребенщиков, Кинчев, Агузарова, Земфира — тогда она только
Правда, рядом с ними она чувствовала себя мелкой козявкой. Ей тоже хотелось стать великой. Не милой девицей Дашенькой Аксеновой, которую можно рассматривать как потенциальную подругу или веселого собутыльника, а Знаменитостью с большой буквы — чтобы зависть сталкивалась с обожанием и от этого столкновения сыпались бы искры…
Даша никогда не понимала женщин, что живут мечтой выпросить у мужа заветную шубку.
Ее мама все делала сама. В трудные времена, когда отец пил/страдал депрессией/ссорился с крупным заказчиком, семья и не заметила, что один родитель работает, а другой валяется на диване с холодным компрессом на лбу и в двухтысячный раз перечитывает Жапризо.
Мир таких женщин представлялся ей иной планетой, населенной существами с двумя головами.
Она не то чтобы их презирала или осуждала, она просто не понимала, как можно так жить. И если бы все эти домохозяйки растили прекрасных детей — умных, развитых, талантливых, доброжелательных, но нет!
У них вырастали наглые, глупые, неухоженные монстры, которых нельзя было выпускать в люди без поводка и намордника.
Даша не могла забыть сцену в ресторане японской кухни, куда она пришла с друзьями отметить Женский день.
Ресторан — битком, все пьют, курят, стараются как можно веселее провести время. Они заявились внушительной толпой — человек пятнадцать, заказали все самое вкусное и дорогое, хорошее вино, и вот только успели приступить к закускам, как из угла задымленного, прокуренного зала, где они и находились, послышался истошный детский вопль.
Внимание публики привлекла одна пара — симпатичный молодой человек и девица с виду лет двадцати пяти, наверное, эту четверть века она прожила с совершенно безразличным лицом, вся какая-то бледная, унылая, одета как богомолка, хоть и в модную одежду.
Рядом с заторможенной мамашей, которую Даша заподозрила в употреблении крепких транквилизаторов, стояла люлька с дитем, и это грудное дите орало так, словно к нему заползла змея. Мамаша же не обращала на младшего отпрыска никакого внимания (может, глухая?). Второе чудовище лет трех, то ли надышавшись табаком, то ли хлебнув из бокала нерасторопной родительницы вина, воодушевилось криками младенца, выскочило в зал, забегало, сбивая стулья, хватая со столов еду, телефоны, зажигалки, и тоже орало, но радостно. Спустя полчаса, поняв, что родители, похоже, не догадываются, что это их ребенок, Даша подозвала официанта и в ультимативном порядке попросила прекратить безобразие. Официант смутился и ответил, что это же, мол, дети.
— Вы пока подумайте над тем, что в данном случае дело не в детях, а в родителях, а я вам прозрачно намекаю, что, если заору я, будет намного хуже! —
Официант рысью помчался к молодым родителям, ор прекратился, но буквально на пару минут.
Чета все так же сидела и с перевернутыми лицами поглощала суши.
— Я ее придушу! — сказала Даша и ринулась к столику. — Это ваш ребенок? — поинтересовалась она у мамаши.
Сил у той хватило лишь на то, чтобы поднять глаза. Пустые глаза существа без души.
— Ваш?! — рявкнула Даша на счастливого отца.
— Д-да… — испуганно ответил тот.
— Почему он кричит?
В ответ раздалось тихое блеяние.
— Либо вы его успокаиваете, либо оплачиваете наш счет!
И тут мамаша очнулась!
— А что я могу сделать? — огрызнулась она.
— В крайнем случае вы можете отсюда уйти! — Кровь у Даши закипела. — Это не моя проблема! Спока почитайте, а потом уже рожайте! Короче, если ваш ребенок не прекратит орать, я вам этот кувшин… — она ткнула пальцем в узкий графин, — на голову натяну, понятно?!
Когда Даша возвращалась к своему столу, ее трясло от ярости. Ресторан, а уж тем более зал для курящих, это вам не детский сад для тех, у кого родители без мозгов!
Ребенок, как ни странно, замолк. Может, эта сука его задушила?!
Они еще долго сидели, и вторая девочка совершенно измаялась — она и на полу валялась, и замучилась дружить с соседями, но хотя бы не вопила!
И вот ради этого стоит сидеть дома и ждать мужа с работы? Ха. Ха. Ха.
Даша покосилась на Витю, у которого было трое детей от разных женщин — и все его обожали. Еще бы — не обожать такого папочку…
Н-да, хорошо хоть у него два мальчика и одна девочка, но нелегко, наверное, ей приходится, когда по квартире разгуливает секс-символ. Правда, он с ними не живет, а забирает их только на каникулы и выходные.
Да-а… Сегодня ему сорок пять, а завтра уже пятьдесят. Шестьдесят.
Что там сказала Кароль Буке о Депардье? «Вы смотрите на его живот, а я — ему в глаза»? Хорошо сказано. Но не для Даши. Как Кэтрин Зета Джонс живет с Майклом Дугласом? Ему бы больше подошла Дайана Китон, а то у него скоро от пластических операций глаза перестанут закрываться.
Даша вспомнила, как приятель отца, большой человек, скульптор, любимец властей — здоровенный лысый гоблин, походивший на глыбу мрамора, впрочем, красивый, фактурный, — женился на юном создании. У создания были глаза чуть навыкате с длиннейшими ресницами, пышные светлые волосы и белая тонкая, словно шифон, кожа. А монументальному скульптору в то время стукнуло пятьдесят семь. Прошло несколько лет, скульптор в свои шестьдесят пять все еще был прекрасен, и в него даже влюблялись юные женщины, а вот его Танечка, одуванчик, как-то усохла, постарела, веки затейливыми виньетками покрыли морщинки, в пышных волосах появилась седина, на руках, под тончайшей, как гарднеровский фарфор, кожей проступили некрасивые вены.