Хроники Арбайтенграунда. Часть 1
Шрифт:
– Ясно…
– Навестишь?
Матиас поморщился и махнул рукой.
– Сдались они мне. – Он понял, что его тон прозвучал неубедительно, поэтому тут же перевёл тему: – Мама проснулась?
Проснулась старушка только через полчаса, но не смогла встать. Увидев сына, она расплакалась и обхватила его шею своими тонкими морщинистыми руками. Её обвисшие щёки дрожали. Матиас разговаривал с ней до вечера. Затем он переселился в комнату, которую уступила Джанет; она же поставила раскладушку в спальне фрау Прейслер. Матиас разложил вещи на полу, оглядел маленькую комнатку с проеденным молью диваном и светлыми шторами, затем разделся и лёг, заложив руки за голову. Он смотрел на пожелтевший потолок и вспоминал братьев Бёргер. «Они здесь… Навестить? Но зачем? Пообщаться?
Впервые о них узнали в двадцать втором году, когда самый старший, Рейнер Бёргер, сел за вымогательство почти семи тысяч марок, которые отдала старушка. Он пришёл к ней и представился доктором, поставил ей диагноз «испанка» (якобы самая ранняя стадия), прописал лекарства и предложил оплатить их втридорога. Наивная бабушка, испугавшись за своё здоровье, отдала ему все сбережения на «чёрный день» и получила взамен целый мешок флаконов капель от кашля и гриппа. На следующий день приехал внук из Нордеграунда, узнал про исчезновение денег и обратился сам в полицию. Рейнер не прятался и не убегал; да и вообще он в этот день для собственной безопасности не выходил из дома. К братьям постучали полицейские и выволокли его прямо в пижаме (на дворе стояла ночь). Деньги вернули практически целыми: братья уже расплатились за дорогую, по тем временам, когда Арбайтенграунд отходил от революции двадцать первого года, свинину. Так его и посадили на два года, а вернулся он домой ровно на своё тридцатидвухлетие. После его ловили на росписях на стенах в нетрезвом виде, а когда его арестовывали и сажали на ночь в камеру или же назначали сверх этого работы на две недели, он срывал с себя одежду и орал до посинения: «Я художник, я так вижу!».
За Рейнером шли два брата, двойняшки, которые младше его на пять лет. Второй скандал в семье произошёл в двадцать третьем. Они одновременно попали на скамью подсудимых, под разные статьи. Первого, Артура, местного санитара, едва не посадили за интимные связи с мужчинами, а второго, бездельника Георга, который иногда подрабатывал водителем такси и отличался от брата высоким ростом, могучим телосложением и многословностью, – за неудачное ограбление банка. Интересный факт: когда его спросили про мотив ограбления, он ответил, что хотел купить на них дорогой сервис для мамы и отправить в город. Это правда, но его за такой подарок отпустили только через два года. К тому же Георга неоднократно подозревали в поджоге домов, так как его всегда находили на месте пожаров, в основном в нетрезвом состоянии. Один раз его всё-таки обвинили в поджоге сарая, и суд завещал его уплатить штраф, возмещение ущерба. Расплатился он окончательно за день до переезда.
А вот четвёртый, Лабберт, который младше Рейнера на двенадцать лет, не был похож на братьев. Остальные братья были темноволосыми и худыми (в отличие от Георга, поддерживающего физическую форму), а он походил на мать: светловолосый и с круглым лицом; но самое главное – он не утратил того оптимизма и таланта радоваться мелочам, который у очень многих людей с возрастом пропадает. Матиас всегда слышал его звонкий смех и пение. Лабберт не просто любил петь – это была жизненная профессия, так как он окончил музыкальную школу и работал в театре. Гордость семьи, признавались остальные братья. Однако его мало кто жаловал из-за репутации его семьи, и на него смотрели либо с отвращением, либо с жалостью, словно это была бомба замедленного действия.
С детективом их сблизили не только постоянные допросы и разделение их домов одним забором. Как бы это странно ни прозвучало, Матиасу они нравились: своеобразные, но умные и добродушные. Правда, относительно двойняшек он бы поспорил, но вот Лабберт – просто душка.
Матиас невольно улыбнулся, вскочил и потянулся. Тени удлинялись, солнце склонялось к закату. «Нет, я завтра поеду. Почему бы и нет?.. Ну да, навестить надо; тем более у их матери на днях день рождения,
Он снова лёг и прикрыл глаза. Да, будет большой праздник; может, и его пригласят?..
***
Всё началось с двух событий, не считая приезда детектива: с девушки и крыс.
Битенбург – удивительное место: это сборище маленьких прогнивших домиков граничило с высотками и шумными улицами столицы маленького государства. Если некто, выросший в Битенбурге и никогда не бывавший в самом городе, приедет туда, то он скажет одно: «Честное словно, небо да земля!». И действительно, маленькое поселение напоминало Клайсланд, только меньше, к тому же примыкал к городу. Тем не менее там царила своя, деревенская атмосфера. Те же домики, животные, те же домашние проблемы: тараканы, жучки и крысы.
Братья Бёргер поселились в доме покойной тётки – в деревянное двухэтажное здание с пятью комнатами, беседкой, а также совместным туалетом и ванной; спальни и ванная располагались на втором этаже, снизу – гостиная, кухня, вход в подвал и прихожая. Только вот сам дом старушка оставила не в наилучшем виде, пришлось наводить уборку. Обнаружились тараканы. Мужчины попытались вытравить их, но не помогло: хотя паразиты меньше стали приходить, полностью так и не исчезли.
А вот крыс никогда не было. Они нахлынули неожиданно, словно гром посреди ясного неба. Первым делом они появились в подвале и ванной.
Впервые их заметили в день приезда Матиаса к матери. Одну в ванной комнате обнаружил Рейнер, когда никого, кроме него, не было дома. Ванна с туалетом сохранились в плачевном состоянии: потрескавшиеся, пожелтевшие – ни одним средством или мылом не вымоешь. Под ванной и на потолке красовалась причудливыми фигурами плесень, а с пола несло сыростью, особенно с порога. Рейнер обнажил тощее тело, положил вещи на стул и подложил потрёпанные штаны под порог. Он осторожно залез в ванную. Штор не было, поэтому присел и включил горячую воду. Намыливаясь, он уловил краем глаза какое-то движение. Глаза слезились, изображение сквозь слёзы и пар размывалось, и он прищурился. В штанах появился бугорок, который бегал то по одной штанине, то по другой. Он понял, что это нечто, намного крупнее таракана.
– Ах ты ж тварь!
Он протёр грудь жёсткой губкой, не спуская с него глаз.
Бугорок остановился, и тут показалась серая мордочка. Наконец крупная крыса вылезла из штанов и, подойдя осторожно к ковру, стала грызть его. Рейнер без резких движений взял лейку. Крыса посмотрела на него и замерла, ожидая дальнейшего. Её взгляд с прищуром так и говорил: «Только попробуй».
Он облил её из душа. Она же под силой напора ударилась об дверь и яростно запищала. Ковёр и штаны тут же намокли. Рейнер вылез из ванны, пена обжигала красную от губки кожу. Он едва не поскользнулся, взял пряжку от новых штанов и со всей силой ударил крысу. Та свернулась в комочек и запищала ещё громче; из спины потекла кровь. Рейнер схватил лежащую в сторонке швабру и прибил её; кровь залила брюки.
– Вот же тварь! – говорил он, глядя на окровавленный трупик. – Только тебя ещё не хватало.
Огляделся в поисках её сородичей, но никого не было. Рейнер домылся, с брезгливостью выбросил крысу в окно и помыл полы, а в ушах всё продолжал звенеть этот жалобный писк.
***
Четверг, рабочий день. Бар «Сладкий гусёнок»; настенные часы показывали половину шестого. Огромное помещение слабо освещалось, что придавало ему некое подобие отчуждённости. Большее место занимали столики, мимо которых мелькали официанты, а сбоку располагалась маленькая барная стойка. Напротив стояла сцена с музыкальными инструментами: только недавно владельцу пришла в голову мысль для привлечения клиентов использовать музыку, в том числе популярный в Америке джаз. Он потратился также на оформление: над сценой висела табличка с нарисованной девушкой в купальнике, а под ней гласила надпись: «НАШ МАЛЕНЬКИЙ НЬЮ-ЙОРК!» Со временем, правда, краска облупилась. На сцене всегда стояли рояль, духовые инструменты, ударные и микрофон. Пели в основном по пятницам, когда больше всего приходило народу.