Хроники Б-ска +
Шрифт:
Самое ужасное, что иностранное в Союз все равно проникало: фильмы, журналы, сигареты, вина. На прилавках киосков продавались только журналы соцстран, зато номенклатурным работникам разрешалось (чтоб лучше знать врага) выписывать журналы «Америка», «Великобритания» на русском языке. Но номенклатурные брянские дети выносили эти журналы на улицу, давали читать друзьям, знакомым.
Зимой на каникулы приехал из Москвы Эдик Шишлянников. За полгода столичной жизни он преобразился до неузнаваемости. Короткополое бежевое пальто, ярко-красный шарф и боты на огромной металлической застежке. На его голове красовалась боярка из искусственного меха… Шишлянников вызвал неописуемый фурор: за ним бегали толпой мальчишки и под одобрительные возгласы взрослых
– Боярин! Стиляга! – неслись вслед разложенцу возмущенные голоса. Шиш промаялся в Б-ске все каникулы и отбыл в столицу, посетовав напоследок:
– Как вы тут живете, чуваки? В городе нет ни одной барухи!
От Шиша мы и узнали, что в столице стиляги называют друг друга «чуваками» и «чувихами», Провинция была в состоянии грогги. Нет, что касается «чуваков», то они были, пусть похуже столичных, но были. А вот «чувих» было мало, да к тому же они не были «барухами». Девиц в обилии поставлял «кильдим» (женское общежитие «Б-скстроя»), но все они – такая незадача! – не были «чувихами».
Поогорчались от такой несправедливости провинциальные стиляги и с головой ушли в джаз. Кое-кто владел аккордеоном, кто-то дул на кларнете, остальные стучали на пионерских барабанах, стульях, кастрюлях:
О Сан-Луи – город стильных дам.Моя Москва не уступит вам.Колхозный сторож Иван КузьмичВ защиту мира толкает спич.А председатель Степан Ильич,Продав кобылу, купил «Москвич»…Был среди нас Митька Иванов, карикатурист-самородок. Однажды Митька засел за богохульную картину. Многодневная работа по сюжету знаменитого полотна художника Иванова также называлась «Явление Христа народу». Действие картины разворачивалось на спуске Советской горки. От забора ликероводочного завода спускался высокий, в поношенных сапогах, латаной майке и трусах, подпоясанный солдатским ремнем, небритый и нечесаный человек. В распростертой над толпой руке он держал бутылку. Перед ним; затоптав лоточниц-мороженщиц, лошадей и треногу Фимки Маковского толпились, протягивая руки к спасителю, легко узнаваемые горожане. Приглядевшись внимательнее, каждый узнавал в «спасителе» Джоя.
Джой, он же Сева Саратовцев, двухметровый верзила с сорок-последним размером обуви, был учащимся технического училища. Обуви на его размер отечественная промышленность не выпускала, и потому Сева ходил в невообразимо скрипучих ботинках из униформы скалолазов. Был сильно близорук, лохмат, неухожен, но при этом – поэт! Тот, у кого душа живет в обнимку с музой, редко обращает внимание на мирские догмы. Сева бился в сетях ямба и хорея, но признания не находил и все больше озлоблялся. Особенно на редакцию «Б-ского рабочего», упорно не признававшую в нем творца. Первое время Саратовцев посылал стихи в редакцию по почте. Затем носил лично, но результат был абсолютно отрицательным. Саратовцев, однако, был упорен и продолжал писать. В конце концов, при появлении Саратовцева литсотрудники просто стали прятаться по туалетам.
Жил на Луначарской улице Юрка Пилипец. Семья Пилипцов дружила с Ивановыми, а дядька Юрки Пилипца был заместителем редактора «Б-ского рабочего». Так как Митька Иванов был карикатурист-самородок, то Киселев, этот самый дядька Юрки Пилипца, привлек его к сотрудничеству. Как-то раз Киселев, отчаявшийся избавиться от Севы Саратовцева, предложил Митьке Иванову разобраться с поэтом:
– Ходит тут один, житья не дает. Носит ахинею. Грозится, что поедет в Москву и передаст стихи в иностранное посольство. Митя, вы б его как-нибудь отвадили от редакции!
– «Темную» устроить?
– Ну, зачем так грубо? Надо для него придумать какую-нибудь неформальную литературную организацию, опекающую непризнанных литераторов, ну, навроде «Союза меча и орала» из «Двенадцати стульев» Ильфа и Петрова.
– И переправляет на Запад, – стал фантазировать Митька, – где их издают в оригиналах и авторизованных переводах. В целях конспирации их не будут возвращать в Союз, и автор их никогда больше не увидит.
Киселев удивленно посмотрел на Митьку:
– Ну, это ты не туда погнал…
Но Митьку уже понесло:
– А чтобы у автора не возникло сомнений, ему время от времени пересылают со связником копии счетов из швейцарского банка!
Киселев замахал руками и предупредил, что он ничего такого не предлагал. Но, как говорил Бендер, лед тронулся. Дальше уже ничего не надо было выдумывать. Все печатные формы были наводнены сюжетами о борьбе бдительных органов во главе со славным майором Прониным против резидентов иностранных разведок…
Литературно-террористическая организация «Божья коровка» была создана в несколько дней. Тут же состоялась официальная встреча с кандидатом в литературо-террористы Севой Саратовцевым.
Саратовцев, щупая руками стены неосвещенной лестницы, скатился к бронированной двери атомного убежища и, моргая от яркого света, предстал перед очами будущих соратников. Это противоатомное убежище было обнаружено случайно. Находилось оно на Горьковской под детской библиотекой. Вход в убежище по какой-то причине оказался открытым.
В 60-х было такое постановление правительства об обязательном оборудовании в строящихся домах атомных убежищ. Тогда считалось, что грядущую атомную войну можно вот эдак пересидеть.
Наше убежище представляло собой вместительное помещение с побеленными потолками и стенами. Далее шли еще несколько комнат, туалеты, не укомплектованные сантехникой, коридоры-переходы, которые вели, вероятно, к другим убежищам под другими зданиями. Митька Иванов разрисовал стены «резиденции» героями диснеевских фильмов. Кто-то принес старенький трофейный приемник «Телефункен», и в убежище зазвучал джаз.
И вот перед Севой Саратовцевым, под улыбающейся во всю стену рожей Микки Мауса, сидели руководящие кадры литературно-террористической организации «Божья коровка». Митька Иванов – Рыжий, невообразимый юморист и выдумщик. Вовка Кузьменко – Канцлер, Эдик Косенков – Аппполон (конечно, не Аполлон, а именно Аппполон). Славка Прохаль, но Прохаль – не кличка, а фамилия. Юрка Николаев – спортсмен, студент и любитель джаза. Валерий Бабушкин – тоже студент и тоже любитель, хотя и не спортсмен. Юрка Михайлов – улыбка во все лицо, Вовка Афонин – Аф-старший и Витька Афонин – Аф-младший. Вовка Малашенко – Боб, он же Чиполлино, обладатель огромного луковицеобразного черепа, всегда задумчивый. Сенька Беленький – Сэм, в отличие от худосочного «дяди Сэма» полон, как стратостат. Толик Веселков – Толян, балагур и рубаха-парень. Валерка Веселков – Лев, много улыбался, мало говорил, много думал. А о чем он думал – ни с кем не делился, зато прыгал тройным прыжком и был чемпионом области. Вовка Веселков – Кава, чудо-мальчик, красавчик с вечной улыбкой на светлом личике, тайно пишущий стихи. Боря Шварц – неоднократный чемпион области по классической борьбе – Тяж. Валька Сотириадис – Трактор, сын Жоры Сотириадиса и старший брат Гаги – Германа Сотириадиса. На любые просьбы и вопросы отвечал одинаково: «Пусть трактор работает – он железный». Шурка Дружинин – Чимба, обладатель гомерического хохота. Когда он хохотал или кричал «тарзаном», у беременных женщин начинались схватки, а у милиционеров заходились сердца. Вовка Плавинский – Марта, ходячее пособие по анатомии человека. Олег Башкарев – Ходя, которому кличка досталась в наследство от родителя. Вовка Цурков – Цурик, любитель анекдотов и розыгрышей. И наконец, Шурик Зинов – Джон, неисправимый оптимист, несмотря на свое увечье: в детстве он переболел полиомиелитом и ходил с костылем. Костыль служил ему третьей ногой, орудием защиты и палочкой ударника, которой он отбивал ритмы на всех подворачивавшихся под руку предметах…