Хроники «Бычьего глаза» Том I. Часть 2
Шрифт:
Австрийская со всей резкостью разгневанной ханжи, присоединила несколько проповедей, приправленных угрозами. Бедная девушка, униженная, растерянная, вся в слезах, бросилась в первую карету и уехала в монастырь Шалльо. Дальновидная настоятельница поспешила раскрыть объятия этой печальной грешнице; монастырская решетка закрылась за последней. Но я знаю короля; решимость интересной отшельницы недолго продолжится.
Людовик ХIV не замедлил узнать убежище девицы Ла-Валльер, а также и оскорбления, принудившие ее к бегству. После довольно сердитой выходки с женой, король отправился в Шалльо; некоторые старые монахини, мало заботившиеся об угождении земному могуществу, хотели остановить
Девица Ла-Валльер, удалившись в глубину назначенной ей кельи, была далека от мысли, чтобы ее знаменитый возлюбленный подумал вступить в это убежище раскаяния. Сидя у небольшого окна, выходившего в сад, она глубоко задумалась и по временам вздыхала, а ветер с легким шумом качал виноградные кисти, окружавшие оконные решетки. Горькая скорбь молодой отшельницы утешилась немного; скромная душа Ла-Валльер, созданная для нежных впечатлений, предавалась этому тихому блаженству; набожно верила она в силу молитвы и думала позабыть блестящие соблазны света, которые казались ей уже в отдалении. Вдруг послышались голоса и шум шагов в длинном коридоре и эти мужские шаги и голоса впервые раздавались в этом убежище целомудрия или раскаяния. Ла-Валдьер услышала короля, воспоминания о котором уснули было в ней… И вот сердце ее забилось, покаяние исчезло и зажглась земная любовь.
– Боже мой, сжалься надо мной! – воскликнула молодая девушка в момент, когда с шумом отворилась дверь ее кельи.
– Идите, – сказал Людовик XIV, появившись перед ней: – идите! Небо не призывает вас в этот монастырь, и я не потерплю, чтобы страх удерживал вас в этих стенах.
– Государь! Правда, что боязнь заслужить немилость автустейших особ заставила меня искать убежища в этом доме; но теперь я останусь здесь для того, чтобы, увы, испросить прощение в моих грехах.
– Нет, нет, не надейтесь, чтобы я согласился на это; никакой обет не привязывает вас к монастырю… Я не нарушаю ни в чем церковных постановлений, уведя вас отсюда; вы моя, и вы последуете за мной.
– Бога ради, государь, не подвергайте меня справедливому гневу, королевы…
– Королевы! повторил Людовик громко: – ей известно, что она также моя подданная. Гнев ее скоро утихнет.
– Умоляю вас, ваше величество, оставьте меня здесь оплакивать мою невинность, и приобрести, по крайней мере, душевное спокойствие.
– Я вас просил, девица Ла-Валльер, следовать за мною, а теперь я вам это приказываю.
Молодая отшельница перестала возражать. Игуменья подняла ее и проводила до королевской кареты.
Ла-Валльер вздрогнула, когда увидела, что ее везли в Палэ-Ройяль; король заметил это движение ужаса.
– Будьте спокойны, милый друг, сказал он: – вас примут, как следует.
По приезде во дворец, Людовик XIV пошел прямо к невестке, ведя под руку Ла-Валльер.
– Мадам, сказал король вежливо, но повелительно: – я вам очень рекомендую девицу Ла-Валльер.
– Да, государь, отвечала принцесса: – я не иначе буду смотреть на нее как на вашу дочь.
Все эти подробности переданы мне госпожой Шоази, моей родственницей.
Глава VI
Великолепный праздник, данный главноуправляющим финансами в своем замке Во. – Кольбер, строгий судья Фуке. – Придворный доносчик. – Белка. – Гнев Людовика XIV. – Он хочет приказать арестовать Фуке среди бала. – Первое представление «Досадных» Мольера. – Злая острота Мольера. – Кошелек каждому гостю. – Кровопускание, сломанный ланцет и пинок сапогом. – Обращение протестантов; конфеты
Главноуправляющий финансами, Фуке, не предвидел реформ, к которым он стремился, по мнению Ла Фонтэна: хотелось ли ему достигнуть великолепия Буилльона, которого Фелльяд предлагал ему в пример, считал ли он себя обязанным продолжать удовольствия не прерывавшиеся при дворе со времени свадьбы Монсье, но он дал на этой неделе роскошный бал в своем замке Во. Я присутствовала на этом бале. Невиданно еще ничего блестящее, богаче, великолепнее; сам король был ослеплен; прибавляют даже, что его величество выразил неудовольствие. Людовик XIV вообще не любит всего, что стремится соперничать с ним в блеске и роскоши: слабость извинительная в молодом государе, которого Мазарини научал видеть величие только в пышности трона и в покорности подданных.
Здесь будет уместным сказать, что Кольбер втайне подрывает влияние Фуке, не для того, как многие предполагают, чтобы он хотел занять его место, но потому, что все, нарушающее порядок, экономию и правильность, не нравится этому систематическому и расчетливому человеку. Кольбер не питает лично к Фуке ни малейшей ненависти, но ненавидит его беспорядки, бесплодную щедрость, безграничное мотовство, гибельные последствия которых он видит в истощении государства и в новых налогах, которыми необходимо каждый день обременять нацию. Кто хочет достигнуть цели, тот не может всегда выбирать средств для ее достижения. Строгие принципы, которые развивает Кольбер перед королем, контролируя по его приказанию счеты и операции главноуправляющего финансами, опираются на все доказательства, которые могут оправдать их. Этот контролер работает так тщательно, что словно можно подозревать здесь неприязнь.
Но если Кольбер только строгий судья Фуке, то последний окружен более злобными наблюдателями. Чтобы не оскорбить дворянства, я не назову вельможи, который во время бала в Во указал королю, что хозяин в числе архитектурных украшений своего замка велел изваять белку со следующим девизом: Quo non ascendam? (До чего я не возвышусь?) Вельможа простер любезность до перевода латинской фразы. Король, который до тех пор был только недоволен, оказался рассерженным и обращался к Фуке лишь с высокомерием. Через несколько минут после ядовитого замечания вельможи его величество встретил королеву-мать в саду.
– Видали ли вы, сказал он ей: – наглую роскошь этого человека? Неужели же мы будем далее терпеть злоупотребления всех этих господ и не велим их повесить?
– Что за мысль, сын мой, и еще среди празднества, данного для вашего удовольствия.
– Что мне в его ласкательствах! Его роскошь стесняет, оскорбляет меня. Ну, видана ли подобная гордость – взять девизом: «до чего я не возвышусь»? Клянусь, негодяй перестанет возвышаться, ибо я ему отрежу ноги. В эту же ночь я велю арестовать его.