Хроники императора. Начало пути
Шрифт:
За воротами караван свернул на широкую улицу понад самой стеной и, пройдя, буквально метров сто, остановился под громадным навесом, разделенным на секции, представляющие собой те же клетки, только больших размеров. Погонщики отработанно заставили тягловую скотину развернуть телеги и сдать назад, приблизив нас к нашим новым обиталищам. Затем, с противоположной стороны улицы, из здания с высокой башней, напоминающей минарет, выскочили обнаженные по пояс мужчины с бронзовыми ошейниками и наручнями, споро подбежали и, вращая небольшие вороты стали поднимать толстенные решетки клеток напротив каждого из нас, образуя что-то вроде окна метр на метр по центру клетки. Погонщики, казалось, только этого и ждали, как только напротив кого-нибудь оказывался достаточный проем, они сдавали телегу назад, упирая
Подошла и моя очередь, сжимая зубы и стараясь не застонать от боли, перебирая руками, кое-как спустился в свой новый дом. Решетка сзади тут же с грохотом опустилась, отрезав от внешнего мира еще более неприступной толщиной прутьев. В углу обнаружилась охапка соломы и я, порядком вымученный как поездкой, так и ноющим телом, просто свалился на нее и прикрыл глаза. Лязг и грохот вокруг продолжался, еще не всех загнали, не все клетки получили своих жильцов.
– Кто тут у нас? Ты смотри, какая длинноволосая малышка, - голос раздался из соседней клетки, пустующей, когда я заходил внутрь. Человек стоял у прутьев и буквально вжался в решетку, поедая меня глазами. Открыл и скосил взгляд: высокий, мордастый, в одной набедренной повязке, жир наполовину с мышцами, килограмм под сто точно есть. Мне он сразу не понравился, и не из-за обращения, было в нем что-то отталкивающее, неприятный тип, в общем.
– Ну, что смотришь, куколка, соскучилась, небось, по настоящему мужику?
– и громогласно заржал, довольный своей шутке.
– Джар, ублюдок, заткнись, я тебя очень прошу, - раздалось слабое из противоположной клетки, там, в глубине, на соломе, лежал, скрючившись, человек. И чувствовал он себя точно не хорошо, ноги и руки подтянуты к груди, голова склонена - поза эмбриона.
– А, Пайсон, тебе понравился мой удар? Вижу, понравился, - скалиться, - до сих пор отойти не можешь.
– Ты скотина, Джар, дай помереть спокойно, - говоривший явно не лукавил, дрожащий голос и редкие вздрагивания создавали печальную картину.
– Эй, малышка, ну что ты молчишь, сказала бы что-нибудь, - это опять мне.
Перевел взгляд на него. Ни морали, ни совести, ничего в нем не увидел, жестокая человекоподобная обезьяна, равнодушная к чужим страданиям. Закрыл глаза, говорить с ним было не о чем, да и не хотелось, слишком все ныло и болело. Сконцентрировался, вызывая знакомое состояние, отдаляясь, становясь сторонним наблюдателем, отрешенным, беспристрастным. Появившиеся ощущения не принесли облегчения, тело пострадало, и сильно, а все, что я мог, это только констатировать - внутренних кровотечений нет, органы целы, только ребра сломаны, но сколько - я не знал, и с головой не все в порядке - постоянное легкое головокружение, и только. Про то, что я похож на отбивную, старался даже не думать.
– Дрянь, не смей меня игнорировать, - опять этот Джар, - пожалеешь, - злобный шепот ему очень шел, как раз в его амплуа.
– Ну, смотри, гаденыш, встретимся еще, пожалеешь, - и отошел вглубь клетки.
Итак, у меня двое соседей, один скоро отдаст концы, второй - здоровее всех живых и редкая мразь. До вечера нас оставили в покое, никто не приходил, каждый занимался, чем хотел, слышались разговоры, стоны, кто-то что-то орал, потом орали на него, в общем, снимали стресс как могли. Как оказалось, эти клетки были постоянным жилищем для тех, кому посчастливилось выжить на арене, и почти никогда не стояли заполненными, слишком высока была смертность. Нас запустили в них, когда заканчивалась тренировка, и старички вернулись почти вовремя, как раз, что бы поздравить прибывших с новосельем. И ввести в печальный курс предстоящего.
В общем, из поступавших новичков, дай бог, что бы выживал каждый десятый, здесь ни с кем не церемонились, лечение было поверхностным, и то только если человеческий материал того стоил. Сломал руку - сам виноват, значит, сдохнешь, так что ребра остаются всецело на мне. Тренировки проходили каждый день, с перерывом на обед,
Все это схватывалось на лету, запоминаясь и складываясь в дальний угол памяти, не нарушая внутренней сосредоточенности и концентрации. Внешние раздражители отошли на второй план, боль в теле, шум вокруг, неприятный запах, все это ощущалось в полной мере, но не было способно отвлечь. Погружаясь в омут, удерживаясь на самой грани, почти ощущая, как рвутся от напряжения несуществующие жилы, все же старался хоть чуть-чуть, хоть не намного, но продвинуться вглубь. И это получалось, ценой неимоверных усилий, ценой пота, обильно покрывшего все тело, вновь хлынувшей из разбитого носа крови, искусанных губ и головной боли, но получалось.
Новый звук вклинился подобно окрику в тишине, объединяя в себе скрип и грохот поднимаемых решеток. Потом редкая брань и сонные зевки вокруг прояснили ситуацию - прошла ночь и уже утро, гладиаторов выгоняют на тренировку, скоро поднимется и моя решетка, настанет мой черед. А народ уже выбирался и строился в шеренгу, словно на смотр, затихали проклятия, стоны, ругань, особенно после того, как дюжие надсмотрщики пару раз, не сдерживаясь, прошлись по строю плетьми. Через мгновение дрогнула и, с легким поскрипыванием, стала подниматься и моя решетка - пора. Открыл глаза, сзади, около виденного раньше ворота, трудился раб в ошейнике и наручнях, а из клеток выходили последние невольники, поторапливаемые гневными окриками надсмотрщиков. За ночь мне немного полегчало, но ребра при малейшем нажатии начинали несносно болеть, и выходил я, стараясь ничем особо их не тревожить. Встал в строй. Толпа вонючих, немытых мужиков, человек шестьдесят, не меньше, как новички, так и уже почти состоявшиеся гладиаторы, все стояли в строю, молча, угрюмо. А перед нами прохаживались десять надзирателей, все как один здоровые, рослые, мускулистые, в руках у каждого кнут, на поясе по здоровенному ножу, одетые в кожаные штаны, безрукавки и сандалии. Никаких украшений, ничего лишнего, просто рабочая одежда, и их работой были мы.
Первым заговорил детина по центру, сплюнув нам под ноги:
– Слушать сюда! Повторять не буду! Вы все сброд! И останетесь им, пока не заслужите право называться гладиатором! Большинство из вас сдохнет недели через две-три, останутся только самые стойкие и выносливые, остальные же пойдут на корм аррсам!
– он опять сплюнул, презрительно скривившись, осмотрел строй, про себя решил называть его Крикуном, как раз по нему кличка.
– Неудачная какая-то партия, а, Курат?
– соседний надзиратель только кивнул в ответ.
– Паршиво, хозяин будет не доволен. Ладно, продолжаю. Чтобы старался каждый ублюдок, если не буду видеть, что выкладываетесь по полной, лично буду сечь, и поверьте, вы будете жалеть, что не сдохли по пути сюда.
– Далее, мое слово и стоящих перед вами господ, а для вас мы именно ими и являемся - закон, не сметь перечить или ослушаться. Обращаться к нам вам запрещено, вы только выполняете приказы и беспрекословно подчиняетесь.
Он снова оглядел нас.
– А теперь, отродье, тренировка, - и, кивнув стоявшему с другой стороны клеток рабу, отправился к начавшей подниматься створке ворот, мы пристроились следом, конвоируемые с левой стороны остальными девятью надсмотрщиками. Перед проходом стоял еще один раб с тележкой и бочкой воды в ней, и с кружкой на длинной ручке, каждому проходящему, при желании, дозволялось на завтрак выпить одну такую. Увиденное далее впечатляло. Пройдя сквозь арку, мы попали на огромное поле, сплошь и рядом заставленное всевозможными турниками и приспособлениями, насколько хватало глаз, и более того, со всем этим нам, скорее всего, теперь придется работать.